Книга Л. И. Брежнев: Материалы к биографии - Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, в-третьих, предметом восхищения служила предприимчивость Леонида Ильича, его бесконечная инициативность. Большой, надо сказать, был затейник. Мало того, что по его задумке разрабатывались Продовольственная программа, комплексные программы развития транспорта и Нечерноземья, так он еще выдвинул «задачу рационального использования трудовых ресурсов», «историческую инициативу о создании отечественного рисосеяния», ему Дальневосточный регион обязан «ускоренным комплексным развитием», с его именем связано «создание и успешное развитие» электронной промышленности, при его «активной и самой непосредственной поддержке» развивался Южно-Таджикский территориально-производственный комплекс.
Если Сталин был скромным корифеем наук, то Брежнев приобрел статус и супервыдающегося литератора. Так, первый секретарь правления Союза писателей СССР Г. М. Марков отметил огромное воздействие на все виды и жанры искусства книг «Малая земля», «Возрождение», «Целина»: «Эти подлинно народные книги обогатили духовную жизнь советского общества, показали высокий образец партийного мышления, побудили художников всех поколений на более объемные и глубокие исследования современности, на более весомые художественные обобщения».
Как водится, была образована комиссия для подготовки проектов резолюций, в нее вошли 123 человека. Магия цифр завораживает: почему 123? А не 120 или 125? С холодком в груди чувствую здесь проявление высшего, отнюдь не гегелевского разума. Резолюция, предложенная ста двадцатью тремя, состояла из четырех абзацев, а собственно резолютивная часть — из двух (41 слово, включая союзы и предлоги):
«1. Целиком и полностью одобрить ленинский курс и практическую деятельность Центрального Комитета партии.
2. Одобрить Отчетный доклад Центрального Комитета КПСС и предложить всем партийным организациям руководствоваться в своей работе положениями и задачами в области внутренней и внешней политики, выдвинутыми в докладе товарищем Л. И. Брежневым».
Как палеонтолог по единой косточке (скорее всего собачьей) воссоздает динозавра, так я, читая текст резолюции, пытаюсь вообразить ее первоначальный, не тронутый 123 редакторскими карандашами вид. И охотно признаюсь в дремучем текстологическом невежестве.
Над кем, однако, смеемся? Холуйская это повадка — валить на покойное «начальство» все неудачи. Оборотная сторона культа. Только слабые, заметил Фадеев, ищут виновных вокруг себя. И подтвердил это собственной смертью.
А где были мы, коммунисты? Не мы ли создавали у верхов иллюзию всеведения и всемогущества, являя собой все одобряющий мелкий партийный народец? Не ко времени и жалок лепет оправдания: «А что я мог поделать?» Его в жесткий упор следовало задавать себе, когда писали под копирку: «Прошу принять… Хочу быть в первых рядах… С Программой и Уставом…»
Между тем в Уставе обозначен длинный перечень обязанностей членов партии. «Выступать активным поборником всего нового, прогрессивного…» Выступали? Поборником? Нового? Прогрессивного? Отчего же страна находилась в перманентном технологическом отступлении, а новаторы, движители прогресса, — в загоне?
«Служить образцом исполнения гражданского долга…» В чем же состоял наш гражданский долг? В частном и синхронном сокращении локтевого сустава, равнодушном взирании на язвы Отечества, упоительном повышении собственноличного «жизненного уровня народа»?
«Строго соблюдать нормы коммунистической морали…» Не знаю, поймет ли, о чем речь, читатель мой — директор гастронома. А ведь все они, кажется, у нас при партбилетах…
«Овладевать марксистско-ленинской теорией…» Если и овладевали, то насилием, как девкой, превращая вечнозеленое дерево теории в обрубок. Из марксизма-ленинизма извлекался безжизненный экстракт, цитатник. И на нем восседали мы таким обширным седалищем, что коричневое и синее многотомье даже краешков своих не казало.
«Развивать критику и самокритику, смело вскрывать недостатки и добиваться их устранения, бороться против парадности, зазнайства, самоуспокоенности, очковтирательства, давать решительный отпор всяким попыткам зажима критики, выступать против бюрократизма, местничества, ведомственности…»
Развивали? Вскрывали? Боролись? Давали отпор? Отчего же торжествовали показуха и рапортомания? И «Монетный двор» не успевал штамповать ордена и медали? И критика не зажималась, а просто искоренялась? И бюрократизм, подобно Воланду, правил бал? И партийность повсюду побиваема была ведомственностью?
Мы не исполнили уставных требований. Мы оказались плохими членами партии. Нас становилось все больше, а социализма все меньше. Это так — поднимем глаза к правде. Еще и еще раз заглянем за грань кризиса, к которой мы, коммунисты, и никто другой, подвели страну.
В январе 1921 года Ленин пишет работу «Кризис партии». В ней слова: «Надо иметь мужество смотреть прямо в лицо горькой истине. Партия больна. Партию треплет лихорадка». Сегодня категорическим императивом выступает наша обязанность спросить себя: партия выздоравливает? Но, чтобы говорить о выздоровлении, следует взвесить тяжесть недавней и еще не прошедшей болезни. И отказаться от прекраснодушного представления, будто общество было в застое и предкризисе, а партия неизменно динамична и на подъеме.
Еще и сегодня при любой инициативе снизу некоторые партийцы вздрагивают и хватаются за «вертушку». Нас не поймут! — сокрушаются. Кто не поймет? Народ! Но очи возводят — горе. Точнее, холмушке, где покоятся директивные офисы. Низ-з-зя-я, говорят они (воспользуюсь словцом Маяковского) «голосом ожившего лампадного масла».
Они мыслят классическими образами: почин бывает великим, когда в депо Москва-Сортировочная ремонтируют паровоз. А всякий иной подозрителен и должен быть одобрен — сами знаете кем. Папа Карло брал деревяшку, удалял лишнее, получался живой человечек. Они же берут человечка, удаляют живое, получается деревяшка. И ее кладут в поленницу, взор ласкающую строгостью и соразмерностью.
Им давали шанс перестроиться — и не один. Но, подобно французским роялистам, они ничему не научились и в отличие от них все забыли.
По мнению некоторых политологов и публицистов, борьба двух тенденций в КПСС — ленинской, демократической, и сталинской, тоталитарной (или ее смягченным вариантом — брежневской, авторитарной), характерна не только для прошлого и настоящего, но непременно продолжится и в будущем. И это, полагают они, призван учитывать внутрипартийный плюрализм. И внутрипартийная борьба этих традиций будет-де содействовать революционным преобразованиям в обществе.
С этим невозможно согласиться. Партия — политический авангард общества, а не его точная модель. Да, борьба этих двух тенденций в партии действительно налицо. Но все ли разумно, что действительно? Мы говорим «партия», подразумеваем — и Ленин, и Сталин, и Брежнев? Ситуация, когда коммунистическая партия, превращаясь в демократическую организацию, числит в своих рядах исповедующих не только демократизм, но и авторитаризм, представляется мне алогичной. Если часть авангарда плетется в арьергарде, путаются стратегические карты перестройки и существует опасность, что они будут биты.
