Книга История России. Эпоха Михаила Федоровича Романова. Конец XVI — первая половина XVII века - Дмитрий Иванович Иловайский

что православные половчане ругаются над образами Казимира и Иосафата (Кунцевича) и другими латинскими иконами, называют униатскую веру «дьявольскою» и тому подобное. Очевидно, религиозная вражда здесь доходила до ожесточения. Городские власти, конечно, на стороне латино-униатов, а православных открыто притесняют и, в случаях тяжбы, выказывают явное пристрастие. Так, они бросают в тюрьму мещанина за то, что он назвал Кунцевича только «велебным», а не благословенным. Для распространения унии власти не брезговали никакими средствами: например, преступники, чтобы избежать наказания или смягчить его, принимали унию; даже убийцы таким способом избавлялись от смертной казни. В свою очередь, гонение на православие вело и к таким последствиям: в 1633 году, во время войны с Москвой, половчане не радели обороной города, и при нападении московского войска он был сожжен. Напротив, могилевцы, довольные водворением у них православной кафедры, в этой войне помогали полякам провиантом, амуницией и тому подобным; за что были награждены мостовым сбором.

Что вероисповедная борьба, кипевшая в пределах Речи Посполитой, нередко принимала весьма жестокий и кровавый характер, тому, кроме фанатизма, способствовали также грубость нравов и господство суеверий, которыми отличалась данная эпоха. Эти черты ярко отражаются в судебных процессах того времени. Мы встречаем подаваемые в суд жалобы на порчу здоровья или другой какой вред, который будто бы насылали люди, занимавшиеся колдовством. Судьи серьезно разбирают такие жалобы и приговаривают обвиненных к жестоким наказаниям. Например, в 1631 году видим долгий процесс, возбужденный по обвинению одной попадьи (Раины Громыкиной) в чародействе. Начатый в новгородском суде, этот процесс окончился в минском трибунале, который приговорил обвиняемую к пыткам и затем к казни. А в 1643 году полоцкий магистрат приговорил к сожжению одного мещанина (Василия Брыкуна), также обвиненного в чародействе. Следовательно, не только простолюдины, но и члены городского самоуправления и сами высшие суды, состоявшие из людей казалось бы наиболее образованных, были одинаково исполнены невежественных и грубых суеверий.

В ту же эпоху борьбы с унией из ревнителей и мучеников православия особенно выдвигается брест-литовский игумен Афанасий Филиппович.

Деятельность его, между прочим, связана с историей самозванца Лубы. Когда последний мальчиком был отдан на воспитание Льву Сапеге, то канцлер обучение его вверил именно Филипповичу, как человеку очень образованному, и тот семь лет занимался этим обучением, вероятно не вполне сознавая, к чему готовили мальчика. Потом он постригся в виленском Свято-Духовом монастыре и отдался подвижнической жизни, а вместе с нею усердной борьбе против унии. В бытность его наместником Дубойского монастыря под Пинском канцлер литовский Станислав Радзивилл отобрал от православных эту обитель и отдал ее иезуитам. Филиппович отсюда удалился в ближайший Купятицкий монастырь, известный своей типографией, в которой печатались церковные книги. В 1637 году он отправился для сбора подаяний в Белую Русь; а отсюда пробрался в Москву, был принят там радушно и подал царю Михаилу Федоровичу описание бедственного положения православной Западнорусской церкви. По возвращении своем митрополитом Могилой он был поставлен на игуменство брестского Симеоновского монастыря, при луцком епископе Афанасии Пузыне, к епархии которого принадлежал Брест. (Этот монастырь Св. Симеона по решению короля был оставлен за православными и находился под покровительством знатной фамилии Дорогостайских.) В качестве игумена он не раз ездил в Краков и Варшаву, где подавал королю и сенаторам горькие жалобы на притеснения, чинимые православию; причем пророческим голосом грозил Речи Посполитой страшными бедствиями, если уния не будет уничтожена.

В 1644 году во время приезда московских послов по делу самозванца Лубы по их желанию игумен сообщил им все нужные сведения о своем бывшем ученике, с которым он вновь познакомился в Бресте. Когда король Владислав отправил Лубу с послом своим Стемпковским в Москву, то Филиппович был взят под стражу и заключен в оковы в качестве заложника, то есть он должен был своей головой отвечать за безопасность самозванца. По возвращении сего последнего игумен получил свободу. Во время своего заключения он написал несколько полемических сочинений против латино-униатов, и, между прочим, наиболее известное из них, озаглавленное «Диариуш», где горячо и живо изображает гонения, воздвигаемые на православие, а также рассказывает бывшие ему чудесные видения и таинственные голоса. В 1648 году, при начале восстания Хмельницкого, поляки схватили Филипповича под предлогом, будто он тайно посылал казакам порох и возмутительные листы. Когда же на требование иезуитов, чтобы он принял унию, игумен отвечал решительным отказом и проклятием унии, поляки подвергли его мучительной смерти.

Итак, хотя король Владислав IV не следовал католическому фанатизму своего отца, много смягчал или отменял правительственные меры, направленные в пользу унии и против православия, однако толчок, данный латино-униатскому движению, продолжал действовать и в царствование сего веротерпимого короля. Латино-униатская партия, опираясь на сильную католическую иерархию, особенно на Иезуитский орден, а также на польско-русскую католическую аристократию, после недолгого перемирия, вызванного смертью Сигизмунда III, возобновила свой наступательный образ действия; опять всеми возможными средствами стала теснить православие и постепенно отнимать у него почву, несмотря на его успешную оборону в эпоху Петра Могилы. Почти во всех областях Юго-Западной Руси кипела то открытая, то глухая вероисповедная борьба; причем обиды и насилия, чинимые православным, обыкновенно остаются безнаказанными, а их обращения к суду тщетными. Постепенная утрата почвы прежде всего обусловливалась отступничеством русских дворянских родов, которые продолжают переходить в католичество отчасти под влиянием иезуитской пропаганды, а главное, из-за мирских выгод: так как королевская власть наделяет должностями, сенаторством, староствами и тому подобными благами по преимуществу католиков; людей же православных обходит, невзирая ни на какие их заслуги. И однако, православие все еще было крепко, преимущественно в южнорусском населении, собственно, в мещанстве и крестьянстве, опиравшихся на казачество. С католичеством в Польше и Литве продолжала еще бороться сильная протестантская партия, в особенности социнианская секта; поэтому возникновение раскола, раздвоившего Южнорусскую церковь на унитов и дизунитов (православных), и происшедшие отсюда их враждебные отношения только увеличили элементы государственного разлада и разложения.

Ближайшей целью унии было церковное объединение, которое теснее сблизило бы русских с поляками. Потом, при усвоении первыми родственного польского языка и польской культуры, могло бы произойти сплочение их в одну народность, конечно польскую, и сия последняя через то сделалась бы самой сильной среди славянских племен. Таков обычный процесс усвоения (ассимиляции) какого-либо народа, лишенного политической самобытности, другим народом, поставленным в господствующее положение или вообще в более благоприятные условия. Но в данном случае этот исторический закон вошел в столкновение с другими историческими законами, а именно: во-первых, западнорусская народность численностью своею далеко превосходила народность польскую, а ее старая,