Книга Смерть домохозяйки и другие тексты - Сара Даниус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Духовка давно раскалилась до предела. Я уставилась на записку, зажатую в руке. На ней – секретный номер Постоянного секретаря Шведской академии. Неужели всё это происходит на самом деле? И внизу под номером нацарапано каракулями: «Завтра, в 10:00, разверзнутся адские пучины».
Король дал свое согласие, заявление для прессы было сделано, и да – Петер Энглунд был прав – адские пучины разверзлись.
Но на выходных снова воцарился покой. Никаких телефонных звонков. До меня долетали только звуки The Jackson Five из комнаты сына. Медленно, но верно мною стала овладевать… да, самое верное слово – тревога. Не слишком ли небрежно я поблагодарила? Подхожу ли я для этого дела, справлюсь ли? Я ни в чем не была уверена. Я отыскала записку с секретным номером. Может, у меня еще есть неделя на обдумывание? Может, еще можно дать обратный ход?
Но, как и всякий умелый продавец, Петер Энглунд был хорошим психологом. Так что вскоре все сомнения и тревоги улетучились.
Хотя нет, не все – было кое-что еще. Вместе с поздравлениями нескончаемым потоком хлынули цветы. Дело было в начале марта, настоящая весна не за горами, так что цветы доставляли охапками: тюльпаны – белые, желтые, красные, а также лилии, фрезии, розы. Пришлось пойти и купить несколько ваз. Я подумала, что нужно сделать фото, чтобы запечатлеть всю эту роскошь. Вряд ли в моей жизни случится когда-нибудь событие грандиознее этого – по крайней мере, по части цветов.
И вот, когда я стояла и обозревала всё это цветочное великолепие, ко мне вдруг пришла мысль о фотографиях пожилых людей, празднующих юбилей. Девяностолетний юбиляр сидит в кресле, заваленный со всех сторон поздравительными букетами. Мне всегда казалось, что в таких фотографиях есть что-то жуткое, словно на самом деле это цветы на похоронах этого самого юбиляра. Или я сгущаю краски?
Знаю, это звучит странно. А вот вам кое-что еще более странное. Мысль о собственных похоронах принесла облегчение и позволила всепоглощающей тревоге превратиться в обычную легкую нервозность.
Стать членом Шведской академии – всё равно что включиться в «линию наследования». Так я себе это представляла. Ты сменяешь кого-то, а кто-то придет на смену тебе. В кресле, которое ты занимаешь, многие сидели до тебя, и многие будут сидеть после[121]. И пока ты занимаешь это место, нужно стараться изо всех сил. Принимать решения, сохранять и оберегать – и двигаться дальше. Всё так просто – и так непросто.
В конце концов, это отличная картина жизни в целом. Все мы занимаем определенное место в линии наследования – вне зависимости от того, позвонит нам Петер Энглунд или нет.
4
Когда мне исполнилось шесть, я пошла в школу. Это было в Халландсосене. Всё складывалось в целом неплохо, но звезд с неба я не хватала. Как же получилось, что теперь я занимаюсь наукой, имею профессорскую степень? Я вспоминаю молодую даму, которая была нашей классной руководительницей во втором классе. Думаю, именно ей я обязана всем. Это был 1969 год, и мы тогда переехали в Мальмё, в район Русенгорд.
Однажды классная руководительница дала нам задание: написать, кем бы мы хотели стать, когда вырастем. Я понятия не имела, кем бы я хотела стать. Так что я сидела и думала – думала изо всех сил. Уже тогда я была довольно умелой по части решения трудных задач, так что я взялась подсматривать, что пишут другие в классе. Поблизости сидели, в основном, девочки. Все они хотели стать парикмахершами. Мне показалось, что это просто супер. Я тут же принялась фантазировать. И тоже написала, что хочу быть парикмахершей.
Учительница собрала наши листочки. На следующий день она стала нас критиковать. Мы, девочки, ее разочаровали. Это что же – предел наших мечтаний? Где же наши амбиции? Сидя за своей партой, я сгорала со стыда. Другим тоже было стыдно. Мечты были разбиты. Но разве не говорят, что, не разбивши яиц, не приготовишь омлет?
В том же году нас, второклассников, повели на экскурсию на урок в третий класс. Это было грандиозное событие. В классе рядом с доской стоял стенд с большими белыми листами, которые можно отрывать. На таком листе кто-то упражнялся в чистописании. Наша учительница указала на исписанный лист и объяснила, что вот этим занимаются сейчас ученики третьего класса: стало быть, и мы займемся этим в следующем году. Чистописанием. Буквы соединялись аккуратными плавными линиями и образовывали отдельные группы. Плюс ко всему, выписаны они были с равномерным наклоном вправо.
Я глазела на эти буквы. Ну, обычными буквами кое-как писать я умела – научилась еще до школы, в пять лет. Но чистописание… Нет, этому я никогда не научусь, – я так прямо и сказала. Мужество покинуло меня, взамен навалилась тревога. Никогда, никогда не освоить мне чистописание.
5
Мой первый круг – это мама, папа и сестра Нина. Но вскоре круг расширился. Родились сестры Фелисия и Майя и брат Линус. В кругу становилось всё теснее. Появилось чувство непрерывно движущегося конвейера, как на заводах «Скания» в шестидесятых. Я до сих пор отлично помню, как стою у пеленального столика и меняю пеленки своим младшим. Это было в Русенгорде, совершенно новом для нас месте. Мы переехали из Халландсосена в современную квартиру на улице Русенс-вэг. Мы старательно изучили проектные чертежи дома. Мы переехали, потому что жить в таком доме наверняка гораздо лучше. Настоящая многоэтажка, девять этажей – прямой шаг в будущее.
И вот однажды, когда я меняла подгузник месячному Линусу и испытывала чувство непрерывно движущегося конвейера, на меня вдруг накатило удивление. Трое детей появились меньше чем за два года. И теперь нас пятеро. Еще один человек. Помню, я подумала так, глядя на Линуса: еще один человек. Кто ты? Кем ты станешь? Наверное, то была завороженность самой тайной человеческой жизни, хотя я бы и не стала выражать это такой витиеватой фразой. Шло время, и появился еще один брат, Арон, которому не суждено было дожить до четырех лет, но об этом мы тогда, конечно, не знали. Потом была пауза, а потом появились еще три сестры, три поздних ребенка: Аврора, Элеонора и Изадора. Любительницы вечеринок, теперь они уже – взрослые дамы с собственными детьми.
6
Свое детство я
