Книга Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен

пришедшие от Красноярска татары сделались их соседями. Несмотря на то, нельзя, однако ж, не допустить, что большая часть койбалов отатарилась на теперешних своих жилищах, между тем как почти все карагасские роды были уже татарами и во время своего переселения.

Так как койбальская, карагасская и сойотская диалектная разность примыкает все более к качинскому наречию, то и нельзя не предположить, что именно качинские татары и уничтожили небольшие самоедские и остяцкие народцы, известные под именами койбалов, карагасов и сойотов. Предположив это, можно предположить, что и качинские татары также вышли из Монголии и еще там начали ту самую роль антропофагов, которую играли до новейших времен. Предположение это оправдывается многими важными доводами, но я ограничусь здесь только говорящими в его пользу сходными названиями. Известно, что качинские татары называют себя Kasch, так называют их и все другие татарские племена. У карагасов Kasch встречается как родовое название, и мне рассказывали, что в Тункинском округе есть татарский народец (вероятно, сойоты), который здешние буряты называют Kasch. Далее карагасского рода Kasch существует еще значительная ветвь, которая называет себя Sarey-Kasch — желтым кашем; другие же племена называют ее Kara-Kasch — черным кашем, и это название русские перенесли на все племя Tufa. Наконец, именем Kargas (сокращение Karakas, или Kara kasch) называется один сойотский род, кочующий в пределах Китая по левую сторону Улукема. Все эти желтые, черные и бесцветные роды каш, вероятно, малые остатки главного качинского рода.

Как скоро здоровье мое поправится и мои занятия в Нижнеудинске кончатся, я отправлюсь в Тункинск. Но перед тем заверну на несколько дней в Иркутск за необходимыми документами, которые и здесь, в Нижнеудинске, весьма были бы мне нужны, и чтоб посоветоваться с докторами насчет моего здоровья. Начну ли я мое возвратное путешествие из Тункинска или проберусь дальше в Забайкалье — зависит от обстоятельств, которых теперь нельзя предвидеть. Верно только то, что не окончу возложенного на меня поручения за предписанный срок. Время пребывания моего в Сибири совершенно зависит от ответа на мою просьбу о пособии. Если б я получил ваше письмо от 4 октября вовремя, я попросил бы продолжить получаемое мною вспоможение еще на полгода, не обращая внимания на грудь, которая летом и не подвергается особенным неприятностям, потому что нередко приходится ехать вдоль рек, больших переездов не делаю и часто останавливаюсь.

P.S. Нижнеудинск, 20 января (1 февраля) 1848 г. Хворь моя еще продолжается, но занятия идут своим чередом. Теперь я занимаюсь коттами. Они, конечно, буряты, но язык их, как и язык здешних бурят, так сильно уклоняется от монгольского, что я не могу оставить его без исследования.

V

Асессору Раббе. Нижнеудинск, 6 (18) января 1848 г.

Теперь следует другая глава, которую стоило бы обвести черной каемкой, потому что она содержит в себе историю теперешней моей болезни. На пути из Канска в Нижнеудинск я своротил в сторону с большой иркутской дороги на поиск пропавшего племени асанов. Но, чтобы поспеть вовремя к собравшимся в Нижнеудинске карагасам, я должен был торопиться и потому ехал день и ночь в сильнейшие зимние холода. Следствием этой чрезмерной торопливости была простуда, которая свалила меня вскоре по прибытии в Нижнеудинск в постель, которой и не покидаю целых четырнадцать дней. Меня лечит фельдшер, не знающий никаких лекарств, кроме камфары и ялаппы — пачкуи, который, вероятно, давно уже отправил бы меня на тот свет, если бы я исполнял все его предписания, как, например, пить кислое молоко, есть кислый солдатский хлеб и т.п. При осторожном употреблении его средств я все-таки надеюсь, однако ж, скоро оправиться и тогда снова примусь за обыкновенные свои занятия.

Впрочем, и в продолжение болезни я занимался, сколько позволяли силы, карагасским и бурятским языками, из коих первый — тюркское, а последний — монгольское наречие. Вместе с тем за неимением другого чтения я ежедневно читал монгольские книги и воссылал молитвы на монгольском языке к «наисвятейше-совершеннейшему Будде». Это занятие при всей недостаточности убедило, однако ж, меня достаточно, что между финским и монгольским языками есть родственное отношение, хотя и довольно дальнее. Гораздо значительнее сродство монгольского языка с тюркским, а в бурятском я тотчас открыл много точек соприкосновения с самоедским. Хотя и трудно сказать вперед, к каким результатам может привести исследование этих языков, однако ж я считаю весьма вероятным, что тюркские, финские и самоедские народы составляют посредствующее звено, или, пожалуй, посредствующую расу, между монгольской и кавказской. С мнением же некоторых физиологов, принимающих гиперборейскую, или полярную, расу, нельзя согласиться с историческо-филологической точки зрения, потому что как финское, так и самоедское племя не сходили с ледяных гор Урала, а переселились и то, и другое из степей Средней Азии. Сверх того, ни в каком уже случае нельзя причислить к гиперборейской[213] расе тюрков, а они, если принять свидетельство языка, в весьма близком сродстве как с финнами, так и с самоедами.

От этого ученого отступления возвращаюсь опять к моим частным делам. Если здоровье мое скоро поправится и занятия мои кончатся, как хотелось бы, я отправлюсь еще до истечения этого месяца в пресловутый город Иркутск, до которого отсюда считают не более 500 верст. На этом пути я не предвижу никаких занятий, которые могли бы задержать меня в дороге более двух недель. Таким образом, я надеюсь отпраздновать в Иркутске лишний день високосного года, в который, по прошлогоднему календарю, как раз приходятся мои именины. Но так как собственно в городе мне нечего делать, то я думаю тотчас же продолжать путешествие к китайской границе. Посмотрим, поспею ли я еще вовремя к знаменитой чайной ярмарке в Кяхту, где желал бы побывать не ради чая, а для того, чтобы присутствовать при многочисленных празднествах, бывающих у китайцев во время этой ярмарки.

Насчет возвращения моего я все еще не знаю ничего положительного. Академию я просил не о продолжении выдаваемого мне пособия, а только о деньгах на проезд до Петербурга, причем обязался продолжать на обратном пути свои разыскания по мере средств, которые ассигнует мне Академия. Частным образом я узнал, что члены Академии были бы не прочь оставить меня в Сибири до будущей осени, но так как я не изъявлял на это своего согласия, то она и не назначит мне ничего или, много-много, прогонные и суточные деньги от Иркутска до С.-Петербурга, т.е. всего каких-нибудь 300 рублей серебром. В последнем случае я выеду из Иркутска не позже мая, но если, сверх