Книга Судьба генерала Джона Турчина - Даниил Владимирович Лучанинов

полученные на бригаду башмаки развалились. Солдаты, разувшись, побросали их на ходу. Иван Васильевич, наблюдая такое, только зубами скрипел. Было время, когда, потрясая растерзанным солдатским сапогом, гневно кричал он подпоручику Толстому: «Картон!» Оказывается, и здесь, за тридевять земель, были те же порядки.

Вместе с Турчаниновым, верхом на мокрых, шершавых лошадях, окутанные потемневшими от дождя непромокаемыми плащами, с натянутыми на кепи капюшонами, ехали во главе растянувшейся походной колонны командиры полков Вейдемейер и Мур. Сзади трясся в седле ординарец полковника Майкл.

Дорога вилась среди зеленых полей зреющего хлопчатника. Изредка виднелись строения покинутой хозяевами фермы — без окон и без дверей, ободранные, разграбленные проходящими войсками. «Второй год война, все топчемся на месте», — думал Турчанинов.

Вся весна нового, 1862 года прошла в напряженных боях. После Хантсвилла 8‑я бригада овладела небольшим городком Афинами. Затем, выполняя полученный свыше приказ, Турчанинов двинулся дальше, оставив в Афинах 18‑й полк. Но сейчас тревожное донесение Найта сообщало, что южане превосходящими силами штурмуют город, срочно требуется помощь. С основными силами своей бригады Иван Васильевич вновь пошел на Афины.

— Я думаю, подоспеем вовремя, — озабоченно говорил он Вейдемейеру, испытывая сейчас знакомое приподнято-томительное чувство ожидания боя.

Немец отвечал на это, что считает командира 18‑го полка опытным и мужественным офицером, который сумеет продержаться до прихода подкреплений. Всю мочь старый эмигрант провел без сна, на конном марше, в седле, и все же на лице Вейдемейера с покрасневшим острым носом, со слезящимися от ветра глазами и скошенной на сторону седой бородой лежало обычное выражение энергии и решительности.

— Тысяча чертей! Надо действовать решительней! — воскликнул вдруг немец, видимо отвечая на свои мысли.

— Мы как будто действуем достаточно решительно, — сказал Турчанинов.

Немец захохотал, откинув голову.

— Вы не поняли меня, герр оберст. Я говорю не о нас с вами, а вообще о войне. Президент, по-видимому, честный малый, но слишком оглядывается на реакционеров. А сейчас нужна революционная война.

— Что значит революционная?

— Действовать радикально, смело и решительно. В первую очередь освободить негров. Дать им в руки оружие. Мало того — формировать из них полки. Да, полки!

— Чернокожие полки? — холодно спросил молчаливый больше обычного Мур.

— Да, да, чернокожие полки, тысяча чертей! Вы знаете, что пишет по этому поводу Карл Маркс?

— А кто такой Маркс?

— Умнейший человек нашего времени, старым другом которого я имею честь состоять. Мы не раз встречались, а теперь переписываемся. Он давал статьи в мой журнал.

— Какой журнал? — спросил Турчанинов.

— «Революция». Я выпускал его уже здесь, в Америке, когда эмигрировал из Германии. О, у Карла светлая голова! — Вейдемейер поднял палец. — Он сидит у себя в Лондоне, пишет свою «Критику политической экономии», а в то же время внимательнейшим образом следит за всеми нашими делами. Так вот он пишет: «Даже один только полк, составленный из негров, окажет поразительное действие на нервы южан». Вы понимаете, джентльмены? Если бы Линкольн набрался смелости объявить эмансипацию и призвал в армию негров — война была бы закончена в два счета. Тыл южан развалился бы сам собой.

— Даже в варварской России уже нет рабов, — сказал Турчанинов. — Царь наконец освободил крестьян. Вы слышали, Вейдемейер?

— О, яволь! — откликнулся немец.

— А у нас, в свободной, передовой, цивилизованной стране, до сих пор три миллиона людей в рабстве.

— Не людей, сэр, а черных дикарей, недалеко ушедших от обезьяны, — поправил Мур. — Люди в Америке свободны.

В том, как майор выдержал его взгляд, что-то вроде вызова почудилось Турчанинову.

— Странно слышать это от офицера армии, сражающейся за освобождение негров, — сказал Иван Васильевич.

Мур возразил с дерзкой почтительностью:

— Простите, сэр, я сражаюсь за объединение Союза. За сильную Америку. И смею думать, сэр, очень многие офицеры скажут вам то же самое.

Турчанинову захотелось напомнить майору, как он при Хантсвилле сражался за сильную Америку. Что это тогда было? Растерянность или... Уж не «медянка» ли майор Генри Мур? Немало пробралось в ряды федеральной армии тайных сторонников и агентов южан, метко окрещенных именем ядовитой змеи, незаметно подползающей к своей жертве.

А что касается офицерства, его отношения к целям войны, тут, к сожалению, он был прав, майор Мур. Ивану Васильевичу самому случилось как-то услышать выступление офицера федеральных войск на массовом митинге по вербовке солдат. «Я ненавижу негра больше, чем дьявола!» — выкрикнул офицер, стоя над толпой, и слушатели ответили ему рукоплесканьями. Правда, хлопали далеко не все...

— Вы слышите, джентльмены? — Вейдемейер приставил ладонь к раковине уха, из которой торчали седые волоски. Прислушался и Турчанинов: вдали знакомо постукивало, потрескивало, погромыхивало. При звуках отдаленного боя люди встрепенулись, невольно прибавили шаг. Слава богу, наши еще держались! Однако вскоре заглохла далекая ружейная и пушечная стрельба, наступило недоброе молчание.

Полчаса спустя прискакавший из передового дозора кавалерист сообщил Турчанинову, что впереди на дороге видна приближающаяся колонна пехоты и что, по всей вероятности, это наши.

С вершины холма, где остановили своих лошадей офицеры, на тугом, свистящем, треплющем конские гривы ветру, во все стороны открылась ширь пасмурных полей. Стало видно: растянувшись длинной реденькой лентой, медленно двигались навстречу по грязной, жидко блестевшей лужами дороге остатки отступающего 18‑го. Впереди ехали на лошадях несколько офицеров с командиром полка.

Издали увидев Турчанинова, капитан Найт отделился от других всадников и помчался к командиру бригады. Подскакал, разбрызгивая грязь, круто осадил свою буланую лошадку, стал рапортовать. Иван Васильевич слушал насупясь. И так заранее было все известно: «Превосходящие силы противника... Сделали все, что могли, сэр... Штыками пробивались...» Правильно, сделали все, что могли. Но оттого не легче.

— Вы ранены? — спросил он, заметив, что у Найта забинтована кисть.

— Пустяки, сэр.

Шлепая ногами по красноватому месиву грязи, кучками и в одиночку подходили отступавшие солдаты. Останавливались, прислушивались к беседе командиров. Толпа вокруг Турчанинова и Найта накапливалась. У Ивана Васильевича при виде ее стеснило грудь. Угрюмые, чумазые от пороховой копоти лица, мрачный блеск запавших, обведенных черной каймой глаз, порванная, темнеющая пятнами крови одежда, наскоро наложенные повязки у иных — все говорило о поражении, о разгроме, о том, что люди с трудом вырвались из вражеского