Книга Закон Моисея - Эми Хармон

Андерсон. Мой живот снова скрутило от тошнотворного ужаса, как во время ее рассказала о том, как она ползла по грязному полу, чтобы Терренс ее не заметил.

Грузовик сдвинулся с места и медленно поехал по дороге, сворачивая на следующем перекрестке и скрываясь из виду. Даже несмотря на мысли об Андерсоне, мой разум постоянно возвращался к Джорджии. Я представлял, как с краев белой фарфоровой ванны свисают ее волосы и длинные ноги, ее темные ресницы откидывают тени на гладкие щеки, пухлые губы слегка приоткрыты. Я поборол желание запечатлеть все эти крошечные детали, подкинутые моей фантазией, на бумаге. Если Вермеер находил красоту даже в трещинах и пятнах, то я и представить себе не мог, какой шедевр можно было бы создать из пор ее кожи.

Если бы только я знал, как вписать Джорджию в картину моей жизни, или же себя в ее, возможно, мои тревоги бы испарились. Я знал, что меня нелегко любить. Некоторые цвета преобладали над всеми остальными и отказывались смешиваться.

Но я хотел попытаться. Хотел до дрожи в руках, из которых выпала кисть. Я поднял ее с пола и подошел к мольберту в углу, прислушиваясь к зову холста, а затем начал смешивать разные краски. Что я сказал однажды Джорджии? Какие цвета я бы использовал, чтобы нарисовать ее? Персиковый, золотой, розовый, белый… на маленьких тюбиках, купленных оптом, были написаны более пафосные названия, но я все равно называл их по-простому.

Широкий мазок положил начало линии ее шеи, затем я затенил позвонки вдоль ее изящной спины, добавил светлый локон на золотистой коже. То тут, то там наполнял ее пятнами красок: розовыми, голубыми, коралловыми, словно в ее волосах спутались лепестки.

Затем я почувствовал, как Джорджия подошла ко мне сзади, и вдохнул ее запах, прежде чем обернуться. Она снова надела спортивные шорты, но пыльная толстовка сменилась тонкой белой майкой, а ноги остались босыми.

– Я хотел нарисовать тебя, – пояснил я.

– С чего вдруг?

– Потому что… потому что… – я пытался придумать какой-то другой ответ, кроме как «потому что хотел, чтобы ты стояла неподвижно, а я мог подолгу на тебя смотреть». – Эли хочет, чтобы я нарисовал тебя.

Это не так уж далеко от правды.

– Серьезно? – ее голос понизился, и она чуть ли не робко посматривала на меня. Мне было странно видеть ее такой. Джорджия никогда не была застенчивой.

– Кажется, я припоминаю, что раньше ты хотела, чтобы я тебя нарисовал.

– Я много чего хотела, Моисей.

– Знаю.

И я всерьез вознамерился исполнить все ее желания. По крайней мере те, что в моих силах.

– Эли нравилось рисовать?

Я ни разу не спрашивал, был ли он похож на меня. Но надеялся, что нет.

Она начала было качать головой, но затем остановилась и рассмеялась. И в этот момент я увидел проблеск воспоминания, как если бы заглянул ей в голову. Но оно принадлежало не Джорджии. На подоконнике возник Эли, сидя со скрещенными ногами, и улыбнулся так, будто соскучился по мне. По нам. Взгляд Джорджии смягчился, и она начала рассказывать о том событии, даже не понимая, что я уже видел его во всех красках у себя перед глазами.

– Было поздно. Я работала от зари до зари, не покладая рук. Родители куда-то ушли, а Эли плакал. Он давно уже должен быть спать, но я не успела его покормить и помыть. Я готова была разреветься вместе с ним. Вместо этого я разогрела остатки спагетти и открыла банку персиков, пытаясь успокоить его, но Эли хотел на ужин куриный бульон с толстой лапшой. Я сказала, что он закончился, и пообещала сварить его на выходных. Или бабушка сварит, у нее суп получался лучше, чем у меня. Затем попыталась накормить его остатками спагетти. Но он не хотел их, и все тут, а мое терпение было на грани. Я посадила Эли за стол и начала убеждать его, что это именно то, что он хочет. Налила ему стакан молока, достала его любимую тарелку в форме трактора, положила спагетти в соусе с одной стороны и дольки персика с другой.

Она замолчала, и ее губы начали подрагивать. Но Джорджия не плакала. Эли продолжил рассказ с того момента, на котором она остановилась. Он показал, как взял эту тарелку и вывалил все ее содержимое себе на голову. Персики и соус стекали по его волосам к пухлым щекам и шее. Джорджия просто осоловело смотрела на него, и ее лицо, исказившееся в гримасе ярости, даже выглядело несколько комичным. Затем она изнеможенно осела на кухонный пол и начала перечислять все, за что признательна жизни, как некоторые люди считают до десяти, чтобы не взорваться от злости. Эли знал, что ему крышка. Его тревога омыла воспоминание легкой дымкой, словно у него участилось сердцебиение, пока он наблюдал за попытками матери взять себя в руки.

Угол обзора изменился – Эли спрыгнул со стула и подошел к Джорджии. Затем присел перед ней и, не медля ни секунды, сгреб немного соуса со своих волос и очень-очень ласково вымазал им ее щеку.

Джорджия отпрянула, подавившись слюной от возмущения, а Эли подался вперед и испачкал ей вторую щеку.

«Мамочка, не двигайся. Я рисую тебя, – потребовал он. – Как папа».

Джорджия застыла, а Эли продолжил размазывать свой испорченный ужин по ее лицу и рукам, словно в точности знал, что делает. Она молча за ним наблюдала, и на ее глазах медленно набухали слезы, стекающие по комкам от соуса и персиков.

– Он хотел нарисовать меня, – сказала Джорджия, и я вынырнул из воспоминания Эли, чтобы быть с ней в реальности. – Прямо как ты. Эли знал твое имя, что ты нарисовал сказку на моей стене, что это твоя картина висит в рамке в его комнате. Картина, которую ты прислал мне… после своего отъезда. Но раньше он ничего подобного не делал. И не говорил.

Я не знал, что ответить. Удовольствие от того, что Джорджия не скрывала от Эли, кто я, лишило меня дара речи.

– Это случилось прямо перед его смертью. За день или два. Странно, я совсем об этом забыла. Эли никогда не проявлял интерес к рисованию, так что его слова были для меня как гром среди ясного неба. Но я не очень хочу, чтобы ты рисовал меня, Моисей, – прошептала Джорджия, глядя на свою изящную спину и склоненную голову, которую я только начал намечать.

– Нет?

Я сомневался, что смогу уважить ее просьбу. В такой близости к ней мне хотелось