Книга Почему сердце находится слева, а стрелки часов движутся вправо. Тайны асимметричности мира - Крис Макманус

уже написанного, нанесли те немногие наши современники, что сами овладели клинописью и выяснили, что «практический опыт клинописи по сырой глине показывает, что на хорошей глине затирания почти не происходит, и чтобы стереть нанесенный знак, требуется осознанное усилие»[360].

Хотя есть искушение решить, что писать слева направо в каком-то смысле лучше, естественнее, эффективнее и что это легче согласуется с мозгом, в котором за язык отвечает именно левое полушарие, в пользу такого суждения почти нет свидетельств, и, возможно, поэтому в мире так много письменностей, направленных справа налево. Рассматривая этот вопрос в 1949 году, антрополог Гордон Хьюз отмечал, что большинство теорий не рассматривают весь спектр систем письма, часто рассуждая об «азиатских», направленных справа налево, и игнорируя множество направленных слева направо письменностей Индийского субконтинента. Письменности, направленные влево, считались «ненормальными», а народам, использовавшим их, приписывались некие глобальные общие черты, такие как созерцательность, погруженность в себя и т. д., в отличие от ситуации, когда письмо направлено вовне, от срединной линии, «к целям и предметам, прочь от “я”». Подобные рассуждения – очевидная ерунда. Если они о чем и говорят, так лишь о том, что символика левого-правого по Герцу работает: одним словом, правое – хорошо, левое – плохо.

Рис. 10.4. Историческое развитие направлений письма в разных системах письменности

Откуда же тогда возникают различия в направлении письма? Собственные выводы Хьюза вполне приемлемы и сегодня: сочетание исторических, экономических и религиозных причин привело к тому, что одни системы письменности выжили, а другие – нет, и это никак не связано с их направленностью. Это аналогично ситуации в эволюции, как о ней писал Стивен Джей Гулд в книге «Удивительная жизнь». Некоторые организмы, в том числе и мы сами, выжили, тогда как миллионы видов вымерли. Есть искушение полагать, что выжили мы, потому что изначально были лучше приспособлены. Часто, однако, в таких объяснениях нет нужды, достаточно того, что Гулд называл «контингентностью», то есть случайным неожиданным обстоятельством. Что-то случается, наступают последствия. Вот как строится ткань истории, и ни к чему привлекать биологическую приспособленность, адаптацию или естественность, это имеет не больше смысла, чем если историк станет говорить о сравнительной приспособленности Гаврило Принципа и его жертвы, эрцгерцога Франца Фердинанда, чья гибель вызвала Первую мировую войну. Контингентность (длинная цепочка событий, где каждое зависит от предыдущего, но без наследования преимуществ), вероятно, лучше всего объясняет сложившиеся направленности систем письма. В какой-то момент греческое влияние на южноаравийскую письменность привело к тому, что та из направленной влево сделалась направленной вправо, а это в дальнейшем способствовало появлению эфиопской и современной амхарской письменностей, без какой-либо связи с тем, в какую сторону легче писать[361].

Контингентными оказываются и многие проявления асимметрии функций в повседневной жизни. Из-за этого они не менее интересны. И контингентно далеко не всё. Настоящий вызов для науки – выяснить, существуют ли более глубокие основы организации людей и культур, неявно связанные с нашей биологией и устройством мозга. Самое главное – присутствует ли в этом контингентность. Чтобы отойти от нее, требуются веские доказательства, а не просто предположения о преимуществе или выборе.

Рассмотрев случай письменности и заключив, что все различия в этой области могут быть объяснены контингентностью, давайте обратимся к некоторым другим проявлениям асимметрии, отражающим другие неявные принципы организации, связанные с социальным взаимодействием между людьми и обществами.

Правила дорожного движения

В 1806 году британец Джон Ламберт, приехавший в Северную Америку, писал, что «в Канаде, как и в некоторых частях Соединенных Штатов, люди придерживаются обычая ездить по правой стороне дороги, что, на взгляд англичанина, выглядит совершенно ужасно». Это замечание верно и сегодня. Если мы привыкли ездить по одной стороне дороги, езда по противоположной нам всегда будет казаться неправильной. Ламберт был абсолютно прав, когда упоминал об этом как об обычае, но исчерпывается ли все только этим и не может ли левостороннее и правостороннее движение считаться в каком-то смысле более естественным? Если это только обычай, то как он сложился? Стоит отметить и фразу «в некоторых частях США». Сегодня американцы почти всюду придерживаются правостороннего движения (только на американских Виргинских островах оно левостороннее), но так было не всегда. В некоторых частях мира люди даже не придерживаются постоянно какой-то определенной стороны. Гёте в своем «Итальянском путешествии» называл это весьма необычным и считал важным отметить, что в Риме в 1788 году, во время Карнавала:

«…знатные и богатые римляне приезжают сюда кататься за час или полтора до наступления ночи; длинные вереницы экипажей, показываясь из-за Венецианского дворца, движутся по левой стороне улицы, при хорошей погоде проезжают мимо обелиска к городским воротам и продолжают свой путь по Фламиниевой дороге, иногда до самого Понте-Молле. Кареты, раньше или позже повернувшие назад, придерживаются другой стороны; таким образом, обе вереницы в полном порядке тянутся рядом. <…> Едва только бой часов возвестит ночь, порядок этот нарушается; каждый сворачивает, куда ему угодно, отыскивая кратчайший путь и нередко задерживая этим движение других экипажей, которые не могут разъехаться и застревают на узкой дороге»[362].

Так же и в средневековом Париже:

«При старом режиме на улицах… часто возникали заторы, так как экипажи ездили по обеим сторонам дороги и застревали друг перед другом, не в состоянии сдать назад из-за повозок, оказавшихся сзади, и невозможности развернуть лошадей»[363].

Движение по определенной стороне, лежащее в основе правил дорожного движения, необходимо только тогда, когда плотность движения достигает определенного критического уровня. При низкой интенсивности движения транспортные средства, как и пешеходы на тротуаре, могут двигаться, не мешая друг другу, особенно если скорость невелика. Однако с увеличением плотности движение транспорта спонтанно организуется в потоки, как и множество пешеходов, стекающихся на футбольный матч или идущих со стадиона – проще следовать за кем-то «в кильватере», чем пробиваться сквозь толпу самостоятельно. Правила дорожного движения – в большой мере компромисс между индивидуальным стремлением двигаться куда захочется и выгодой вести себя так же, как и все остальные: выгода состоит в скорости и меньшем количестве столкновений. Однако если выгоднее становится поступать по-своему, о правилах забывают. Писатель Винфрид Зебальд замечает, например, что «мальтийцы с непостижимым безумием, бросающим вызов смерти, вели машину не по правому и левому краю, а всегда по тенистой стороне дороги». В конечном счете правила дорожного движения – всего лишь правила, хотя порой они кажутся совершенно непреложными. В финале набоковской «Лолиты» Гумберт, уезжая прочь после убийства Клэр, говорит:

«Шоссе теперь тянулось среди полей. Мне пришло в голову, что,