Книга Вольф Мессинг. Взгляд сквозь время - Михаил Никитич Ишков

свиные рыла? Тут еще присланный из Новосибирска хваленый внештатный сотрудник принялся нос воротить. Какие отличные характеристики давали этому чистоплюю – он и то, он и се…

Ну, решили в кирпичном доме, эту размазню быстро призовем к порядку, а вот как быть с поляками? Хоть гевалт кричи.

В ночной тиши, под зуденье местного комариного племени Мессингу открылась простенькая истина: безумцев лечат, а дураков калечат. В этой народной мудрости таилось куда больше смысла, чем во всех вечных истинах. Он лежал и прикидывал, как совместить ближайшее будущее с возможностью и в дальнейшем жить и трудиться по-коммунистически – то есть хорошо питаться, сохранить здоровье, иметь успех у публики. Проблема не из простых, пусть даже Мессинг и отличался абсолютной невосприимчивостью к боли.

Трудные задачки порой подкидывает жизнь.

Вольф прикидывал: как бы ему впасть в такую каталепсию, чтобы отделаться легкими ушибами, максимум, сломанными руками и ногами. В этом случае можно будет говорить о чуде, а также о победе духа над материей или познанного над непознанным.

Осознание поджидавшего его ближайшего будущего в общем соответствовало историческому ходу событий, так как через три дня его внезапно по телефону вызвали из номера. Он спустился вниз, вышел из гостиницы, где двое дюжих военных резво подхватили Мессинга под руки и попытались посадить в автомобиль.

Сразу не получилось.

Он и не думал сопротивляться, просто споткнулся о невероятно высокую подножку «эмки». Тогда один из вояк коленом так наподдал ему, что он влетел в салон, как влетает в камеру строптивый заключенный.

В кирпичном доме офицеры, сопровождавшие Мессинга в машине, завели в комнату, где, кроме массивного стола и табуретки на толстых ножках с дырочкой посередине, никакой другой мебели не было. Один из них вышел, другой назвался младшим лейтенантом Гнилощукиным. Он, оказывается, еще вчера ждал Вольфа, а тот, оказывается, прихворнул. Гнилощукин пообещал вылечить его от всяких недугов. Он взял стоявшую в углу тяжелую, обитую металлическими полосками палку и поинтересовался:

– Ну что, морда контрреволюционная, будешь нос воротить? – затем ударил палкой по столу.

Стол загудел, заходил ходуном. Гнилощукин показал Мессингу палку и спросил:

– Знаешь, что это?

Вольф отрицательно покачал головой.

– Это бита для игры в городки. У нас в управлении я чемпион, – похвалился Гнилощукин.

Но беседовать они начали вовсе не о городках. Гнилощукин потребовал немыслимое: выложить все, до последней капельки! И не тянуть с раскаянием, а то «я тебя, поганая морда, оставлю без яиц».

Медиум попытался прикинуть: «поганая морда» – это антисемитизм или нет? Выражение двусмысленное, однако к делу не подошьешь. Но вернемся к предложению Гнилощукина.

– Хочешь посмотреть, как это делается? – заорал Гнилощукин.

– Что?

– Как бьют по яйцам.

– Нет, – признался Вольф.

– Тогда колись. Вот тебе, контрик, бумага, вот ручка, а вот чернила. Писать будешь в моем присутствии… Ты понял, артист, в моем присутствии!! Намарай все, что знаешь. Если чего забыл, я тебе подскажу.

Мессингу стало легко и страшно. Подступал сулонг, он едва справлялся с ним. В тот момент он взмолился: только бы не узреть в будущем судьбу Гнилощукина! Ни в коем случае нельзя было позволить ему коснуться Вольфа городошной битой, иначе он не выдержит и выложит все, что знает. Уже через год его не будет на белом свете, но об этом даже заикаться нельзя.

Небо, смилуйся!

Между тем Гнилощукин от души обрабатывал битой письменный стол.

В паузах между ударами, прислушиваясь к кряхтенью несчастного, но привычного к таким методам ведения допроса стола, внезапно пришло в голову, что более драматичного выступления у Мессинга не было. Даже бенефис в Шарлоттенбурге не шел ни в какое сравнение с протекавшим здесь психологическим опытом. Это был апофеоз его выступлений. Наступил момент использовать весь свой дар, все свое умение, которое бедняга шнорер накопил на профессиональной стезе. Перед глазами наплывом возник Берлинский паноптикум, каталептический сон, в который Вольф погружался с пятницы на понедельник. (Нечувствительность к боли – это просто здорово. Это то, что надо… Пришел черед воспользоваться (этим). Только нельзя спешить… Кто (его знает), на что способен Гнилощукин (в качестве) индуктора? Что (останется от) Мессинга, если этот энтузиаст (пройдется по нему) тяжелой битой. Ему все равно, чувствителен ли (его медиум) к боли или нет. Главное, чтобы подследственный (Мессинг) исполнял его команды в письменной форме).

Бред подступал все ближе. Мессинг уже несколько иначе относился к Гнилощукину. Причина проста – пытаясь отыскать в его голове зачатки гуманизма, уважение к правам человека, он никак не мог разобрать его мыслей. С такой особенностью человеческой психики медиум встретился впервые. Это не потому, что Гнилощукин ловко прятал свои раздумья, а потому что их у него не было! Он совершенно бездумно, с уханьем и гнусными телодвижениями исполнял ритуальный танец, по окончании которого Вольф должен был схватить ручку и лист бумаги и взяться за сочинение самого увлекательного чтива на свете – составление доноса.

Впрочем, насчет мыслей Мессинг был не совсем прав. В голове Гнилощукина промелькивало неукротимое, толкавшее его на подвиг желание врезать «жиденку» битой по голове. Невзначай, чтобы поправить прическу, а то вон как лохмы точат. Никаким мысленным речитативом его нельзя было отговорить от этого. Только распоряжение начальства, строго-настрого запретившее ему касаться подследственного, удерживало его.

Вольф же со своей стороны посетовал, что мысленно упомянутого «жиденка» к делу не подошьешь.

(Как бы заставить его проговориться?)

Уже наполовину погрузившись в невосприимчивость к миру, Мессинг различил в камере какого-то чрезвычайно бородатого мужчину в полосатом узбекском халате и истертой донельзя тюбетейке. Выражался бородач по-русски чисто, подвизгивающим от страха голоском.

Гнилощукин приказал ему снять штаны и водрузить свои яйца на стол. Затем предупредил.

– Держи крепче!

После чего взял папку с надписью «Дело», а ниже – «Мессинг В. Г.» и с размаху ударил папкой по обнаженным семенникам.

Тот взвыл так, как в гетто перед посадкой в вагоны выли евреи, потом рухнул на пол и зажал яйца руками. По знаку Гнилощукина бородача уволокли из кабинета.

О прочем рассказывать не будем. Мессинга пальцем не тронули. Конечно, кое-кто сочтет его вруном, мошенником, аферистом, проходимцем, пронырой и лжецом, но подлым типом его никто назвать не может. Ему стало обидно за Ханни, за Симу, за будущих женщин, но жить тоже хотелось, поэтому Вольф раздельно заявил:

– Я ничего не знаю и писать не буду.

– Пи́сать не будешь? Это точно. Больше ссать тебе не придется, морда местечковая!

Мессинг завопил – с точки зрения антисемитизма это уже было кое-что, а Гнилощукин, видимо, догадавшись, что допустил промашку, с размаха ударил битой по табуретке. Две задние