Книга Проклятие черного единорога. Часть первая - Евгения Преображенская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Прими нашу жертву. Дай свою силу. Прими нашу жертву. Дай свою власть, — стройный хор голосов снова и снова нашёптывал слова заклятья.
И жертвоприношение свершилось. Брешь была найдена. Их услышали. Неистово взвыл ветер, а по земле пробежала дрожь. И словно приоткрылась где-то в неведомом огромная дверь таинственного подвала, выпуская наружу белый смрадный туман и нечто ещё.
Застонали окружавшие монастырь деревья, заскрежетали друг о друга плиты площади. Сама земля пришла в движение, будто это была и не земля уже вовсе, а вязкие воды болота. Воздух же, напротив, стал сгущаться и отвердевать.
Вдохнуть получалось лишь урывками. Джиа словно захлёбывалась. Она ощущала, как под кожей разливается смертельный холод, и всё медленнее бьётся сердце. Всё медленнее становится само течение времени.
— Холодно? — услышала она родной голос.
И свой ответ:
— Немного.
— Могу я тебя обнять?
Тьма поглотила мир вокруг. Пропали жрецы и их безумный шёпот. Затихли крики раненых и вой ветра. Время остановилось.
— Всё хорошо, — услышала она. — Ты справилась. Всё хорошо.
«Нет! Я не справилась! Всё кончено…» — крикнула она, погружаясь всё глубже в темноту.
Реальный мир таял, уступая место воспоминаниям. Образы, голоса, эмоции — яркие цветные пятна во мгле.
— Если ты не хочешь…
Лес. Песня. Рассвет. Она слышала его голос. И ощущала их общее желание.
— Не надо. Я хочу, но не надо. Это всё из-за песни…
Её сердце отозвалось нежностью. Она почувствовала его тёплые объятья.
— …Я хотел снова увидеть тебя и… обнять.
И страх.
— Я не знаю. Я не знаю, что такое любовь.
Его удивление.
— Зачем? Ну, это приятно.
Её обида.
— Нет. Это не только приятно, но и больно. Так сложен мир.
Его искренность.
— Чтобы не быть одной…
Её нежность.
— …Нет. Не уходи, пожалуйста.
Она ощутила сладкое, слишком крепкое вино на губах. И его горячие ладони, в которых ей так хотелось спрятаться.
— Хорошо. Я никуда не уйду.
…Шелест фонтанов. Розы. Первый поцелуй. И смятение. Поцелуй и желание.
— Вам ведь это не запрещено?
— Нам ничего не запрещено.
Доверие.
— Обещаю, что твоя тайна умрёт вместе со мной.
Мечты.
— Всё пытаюсь понять, какая из тебя выйдет хозяйка.
— А тебе никогда не хотелось остаться… здесь?
И долг.
— Мне уйти?
— Да. Пожалуйста. Уходи.
Рассвет. Его поцелуи. Его ласки.
— Ты обещал уйти.
— Я уйду, Джи… Только поцелую тебя и уйду…
Нежность и страсть, пред которыми отступают и гордость, и страхи. Что-то невероятное, ещё более пьянящее, нежели вино и поцелуи.
— Уходи. Прошу… Ты обещал…
— Я уйду… Только поцелую тебя.
Её сердце остановилось на миг, а затем забилось с удвоенной силой. Что это? Так хорошо. И так больно. Очень больно. Невыносимо больно! Так устроен мир?
Темнота перед глазами. Воздух. Ей не хватает воздуха! Она задыхается. Она задыхается не от удовольствия — от боли.
Мрак и сияющие алым огнём ветви гигантского древа. Оно разрастается, делается всё выше и шире. Древо прорывает ткань реальности. Оно раскачивает на ветвях небо, а корнями разрывает земную твердь. Ветви — огонь. Нет. Не огонь — это кровь. Это её кровь. Это его кровь. Человеческая кровь.
Их кровь — сила на руках людей в белом. Истощённые годами, опустошённые болезнью тела жрецов вновь наливаются силой. Теплом. Нежностью. Страстью. Жизнью. Её жизнью. Его жизнью. Их общей жизнью.
— …А ты?
Он крепко обнял её.
— А я догоню тебя. Я найду тебя — почую.
— Хорошо.
— Прошу тебя, уходи на юг. К морю…
Кровь на руках жрецов. Оборванная, короткая, но такая важная история, соединившая две жизни. Их общая жизнь, которой не случилось. Тёплый ветер. Солнце в волосах. Запах моря. Ласковый шелест волн. Счастье.
— Очень больно. Но почему так больно, а?
— Это болит душа, ведьмак. Это процесс исцеления.
Десятки юношей и девушек, привязанных к деревянным столбам. Их кровь. Их отнятые жизни. Их тепло, нежность, страсть. Их неслучившееся счастье.
— Так значит, ты целительница — не убийца?
— Нет, Летодор, ты был прав. Я убийца.
Она убийца. Она там, где нужна. Она там, где должна быть. Должна.
Джиа открыла глаза. Щекой она почувствовала прикосновение холодной кожи. Наёмница поняла, она прижимается к пустой, лишённой жизни оболочке, но объятий не разжала. Словно надеясь на чудо, точно цепляясь за последнюю нить, что связывала их, она лишь крепче стиснула руки. Больше всего на свете она хотела вновь услышать биение его сердца, увидеть нахальную улыбку…
Но Летодора больше не было рядом. Он не ушёл — он пропал, растаял. Он стал частью воющего ветра и белого тумана, от которого он пытался защитить её, Орфу и других юношей и девушек. Возможно, он стал частью жуткого древа. Он не сумел продолжить свой путь, пусть и за гранью жизни.
Но она убийца, она сделала выбор. Она пройдёт путь до самого конца. И она убьёт всякого, кто помешает ей.
Да как они посмели встать на пути? На пути у её счастья?! Как они посмели портить её сказку?!
— Ибо оба мы идём своим путём, а Закон гласит, что за каждый шаг мы будем нести ответственность. И каждый наш выбор будет иметь свои последствия…
Девушка не могла пошевелиться. Она не ощущала ни рук, ни ног. Жизненной силы в ней почти не осталось. Лишь боль и всепоглощающая тоска рвали изнутри стальными клыками. И тяжёлый, тёмный гнев возрождался из глубин её человеческой души.
Но Джиа всё ещё дышала. Её сердце пусть медленно, но билось.
Она могла кричать. И она закричала.
Она закричала громко, неистово и осознанно, словно спуская с цепи свору бешеных собак. Она закричала, словно выплёвывала из себя тоску и обиду. Её рвало и выворачивало наизнанку криком — ядовитой ненавистью.
Она ненавидела тех, кто сделал это с Летодором. С ней. С десятками юношей и девушек, с солдатами и лисами.
Пусть она позволила жрецам убить всех этих людей, но она не позволит использовать их жизненную силу и их души для рождения того, чему нет места в этом мире.
Они не имеют на это права. Они — никто. Они — глупые пустые сосуды для ничего. Но они сделали свой выбор. Как Летодор. Как она. И все они заплатят сполна…
Джиа кричала, рычала и выла. Её охватил жар. Лицо, шея и плечи её будто раскалились. Всё тело, казалось, горело. Но она снова и снова набирала в грудь воздух и выплёвывала из себя гнев, словно жгучий огонь.
