Книга Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

– Но он тебе очень нравился.

Я снова пожала плечами и обхватила себя руками.

– Да. Но я в порядке.

– Ты не обязана быть в порядке, Эбигейл. – Мама выглядела обеспокоенной.

– Наверное. Но я справлюсь.

– В этом я не сомневаюсь. Ты очень сильная, солнышко.

– Да. Хорошо. Просто подумала, что стоит вам рассказать. Пойду спать.

– Уверена?

Еще немного маминого сочувствия – и я зарыдаю.

– Да. До встречи.

– Мы тебя любим, милая, – сказал папа, и его тихий сдержанный тон стал последней каплей.

– И я – вас, – с трудом вымолвила я и повесила трубку прежде, чем слезы снова полились рекой.

* * *

На самом деле я сомневалась, что переживу это расставание.

До сих пор я не задумывалась о том, люблю ли я Ноя или нет. Любовь вселяла ужас и была грандиозным чувством, которое лучше оставить для взрослых, а не семнадцатилетних девушек с буйным воображением. Но когда я разревелась во время прогулки по пляжу, когда по лицу потекли сопли, а я принялась реветь, как раненый волк, мне не пришлось раздумывать. Когда я ждала, что Джейн сонно засопит, чтобы я могла порыдать, держа в руках Печального слона, я не задумывалась над этим вопросом.

– Я любила его, – всхлипывая, сдавленно прошептала я. – Я его люблю.

И, поскольку я была не в курсе своей мелодраматичной натуры, то сказала себе следующее: «Ты ведешь себя глупо и жалко. Возьми себя в руки. Тебе семнадцать лет, это так обыденно, что не заслуживает твоего внимания».

«Но я любила его».

«Лучше любить и потерять. Это хороший жизненный опыт. Возможность роста».

«Но он тоже должен любить меня. Он не должен был меня отпускать».

«Ты сама ему велела. Ты вела себя злобно. Зачем ему с тобой оставаться?»

Сказать по правде, я немного чувствовала себя Голлумом.

Стелла повела меня за мороженым.

– Ты должна быть к себе добра, как к другу, – серьезно сказала она, чего я никогда за ней не замечала. – Так говорит мой психотерапевт.

– Наверное.

– Не «наверное». Я серьезно. Хандра не делает тебя глупой. Тебе больно. Ты имеешь полное право на чувства.

– А если я не хочу?

– Что ж, – она хрустнула рожком, – вот тут тебе не повезло.

На следующий день была моя последняя смена в «Проуз Гарден». Лиз испекла мне небольшой торт, а Мэгги подарила сережки с подвеской в виде стопки книг.

– Возвращайся следующим летом, – пригласила Мэгги. – Мы дадим тебе выбрать одну из книг для книжного клуба.

Я кинулась ей на шею, и, к моему удивлению, она обняла меня в ответ.

– Спасибо, – поблагодарила ее я, а потом обняла и Лиз. – Вы потрясающие!

Я полагала, что это станет самым запоминающимся моментом этого дня, но спустя час в дверях магазина показался Эдвард Барбанел, одетый в джинсы, свитер и ветровку, словно на улице было не двадцать семь градусов. Я растерялась, увидев его в другой обстановке. Тут он выглядел слабее, чем во главе стола в окружении своей семьи и дома, который строил десятилетиями.

Прекрасно. И что мне теперь делать? Грубить девяностолетнему старику не получится, когда меня не подстегивает гнев.

– Здравствуйте, мистер Барбанел.

– Эбигейл. – Он улыбнулся мне, и на его дряхлом лице это выглядело неожиданно. – У тебя найдется минутка?

Найдется ли у меня минутка для разговора с дедушкой моего бывшего парня, который украл ожерелье моей бабушки?

– Я сейчас работаю…

– Это займет всего минуту. Где мы можем присесть?

Оу.

– Вон там кресла. Только предупрежу начальницу, что ухожу на перерыв. – Я помедлила, внезапно проснулись замашки хозяйки. – Хотите что-нибудь из кофейни?

– Эрл грей, если можно, моя дорогая.

Фу, старик назвал меня «дорогая». Я выдавила мученическую улыбку.

Вернувшись, я поставила на стол возле него чашку чая, а сама уселась напротив, держа в руке стакан со свежим соком.

Эдвард открыл глаза.

– Я хотел рассказать тебе про ожерелье.

Ага, вот теперь он захотел. После того, как месяцами избегал разговоров на эту тему. Я глотнула сока.

– Ладно.

Он на мгновение задумался и начал.

– Ожерелье принадлежало Рут, это правда.

Я не сказала «Обалдеть, Шерлок», и за это меня стоило похвалить.

– Ожерелье – одна из немногих вещей, что она привезла с собой: одежда, небольшой чемодан и ожерелье. Перед приездом в Нью-Йорк она спрятала его в подоле платья. Рут собиралась продать его после войны, чтобы привезти родителей в Америку.

Я сглотнула внезапный комок в горле.

Глаза у него были добрые.

– Да. После полученных новостей она всюду его стала надевать. Она купила целый гардероб, чтобы ожерелье выделялось, надевала только красные и черные цвета. – Он замолчал. – Мы решили пожениться.

Я вытаращила глаза. Подсознательно я хотела, чтобы Ной тоже был здесь. Ной, на которого я так злилась. И все же он с самого начала участвовал в разоблачении этой истории.

– Что случилось?

– Моя мать, – вздохнул Эдвард. – А до этого крах семейного состояния. Рут, безусловно, знала. Она сказала, что нам надо продать ожерелье и потратить эти деньги на спасение компании. На спасение нас. Их было бы недостаточно, но это хоть что-то.

Он что-то вытащил из кармана и передал мне.

– А потом она отправила мне это.

«Я попытаюсь объяснить», – начиналось письмо, и впервые я прочитала одно из бабушкиных писем, в котором она пыталась вразумить Эдварда Барбанела. Она сказала, что любит его. Любит, но романтичная любовь не единственный ее вид, и она ценит иные виды любви так же высоко, как и саму любовь.

Вчера у своей квартиры я нашла твою мать. Я не видела ее несколько лет и сразу же со слезами бросилась ей в объятия. И она обняла меня. Нэд, это было… я даже не знаю, как объяснить. Я чувствовала себя дурой, ведь она твоя мать, и, само собой, она всегда будет с тобой. Но теперь, после моего переезда, я почти не виделась с ней, но скучала, а она оказалась рядом.

Мы вошли в квартиру, и я чуть не умерла от стыда, потому что комната, которую я снимала у миссис Шварц, была скромной, тесной и захламленной. Всюду валялась моя одежда, и я даже не могла предложить ей чая.

Но это не имело значения, и мы проговорили несколько часов кряду. Я чувствовала себя подсолнухом, который тянется к ней, чтобы согреться в ее лучах. А потом она сказала: «Ты не можешь выйти за Эдварда». А я ответила, что мы любим друг друга.