Книга Между степью и небом - Федор Чешко

– …с головой увяз в божеские дела. Так увяз, что перестал быть и собой, и вообще человеком… А богом не стать, сколько бы силы ни выменял у хозяев на верную бездумную службу. Не вообрази, что сила богов настолько сильна. Было б так – богам не потребовалось бы сотворять себе в подмогу людей. Не приходилось бы вечно вколачивать в людское сознание, будто человек перед богом – тьху!.. и будто всякое несовершенство божеских сотворений – это нарочно, людям же для пользы… или в наказание… Не приходилось бы раз за разом припугивать человечество… А людям – хоть на этом Берегу, хоть на том – не приходилось бы вечно расхлёбывать ошибки богов…

А ведь ржавый лектор начинает спешить. Говорит всё торопливей, всё чаще взглядывает опасливо на восток, где небесную черноту уже пометила предрассветная зелень… Взглядывай, хищник, взглядывай куды хошь – лишь бы не на лейтенанта Мечникова. Лейтенант внимательно рассматривает твою дырявленую когда-то спину, лейтенант усердно тебя слушает, и помалкивает, и думает сущую какую-то ерунду… А что лейтенантские пальцы уже нащупали ремень выроненного в траву автомата да осторожно подтягивают оружие – то не твоя забота. Ты, дружок, еще с минутку поразглагольствуй, а там…

Ржавый обернулся? Заметил?! Нет, отворачивается, опять краснобайствует… Все, все получится – главное только не думать…

– …просто желают своего и добиваются желаний по-своему, – нелюдь снова чиркнул опасливым взглядом светлеющую полоску над зубчатым гребнем дальнего леса. – Они сами НЕ ЛЮДИ, и сила их НЕЛЮДСКАЯ. Без божеской помощи с божеской силой человеку не совладать, понимаешь? А вот ей с человеком… С любым – даже с тем, который помнит прошлые жизни. Двоедушное ведь только на сбережение её тебе… Не в подарок же… Оно-то знало: чужая сила тебе не нужна, у тебя и своя не слабая. Только ты пользоваться ею не хочешь. Попробуй добиться своего по-своему… Пойми, чего хочется врагу, а главное – чего ему не хочется. Пойми, и…

Он вдруг осекся, как-то напрягся весь, будто почуял у себя над затылком смертный замах. Успевший уже взяться за шейку приклада Мечников облился холодным потом: учуял?..

В отчаянной попытке отвлечь Волка от своего с этаким запозданьем проснувшегося интереса к оружию, Михаил сам заговорил, торопливо и громко, совершенно не думая, что именно выталкивают его обесформевшие от комариных укусов губы:

– Да не уговаривай, я и сам понял: грош цена блестяшкам! Если ты даже с ними так боишься этого моего… твоего… недобога этого… Только он-то чего так их хочет? Он что – глупый? Глупей тебя?

Волк медленно разворачивался, всё глубже втягивая голову в плечи.

– Долговато я… Не хватило… Кончается… – голос нелюдя как-то одряблел, глаза вытускнели… – Что ты?.. А, нет. Не глупее. Но ЕМУ же не для себя…

Да, неладно с ржавым, очень неладно. Будто надломилось в нем что-то. Ну и кстати!

– Вот тебе и "я всех сильней"! – Мечников рывком вскинул автомат (неловковато вышло, чуть сам себя на спину не уронил); и от этой своей неловкости вконец озлился:

– Боишься ЕГО, а? Бои-ишься! И правильно! Вот как поймет, в чьих мозгах на самом-то деле нужно… это… про блестяшки искать…

– Не успеет, – сказал нелюдь.

Тихо сказал, с такой непередаваемо человеческой горечью, что…

Что…

Что ошарашенный Михаил чуть было не упустил миг, когда выворотневы безрадостные, совсем уже было очеловеченные усталостью глаза вдруг будто лопнули, плеснули, как гнилой кровью, ржавым нечистым жаром; когда Волкова хмурая усмешка исказилась, разъехалась вширь, оголяя густую заросль клыков, и этот нелюдский и не зверий даже в своей сумасшедшей свирепости оскал взмыл, вспух, навис, разом сожрав полнеба…

Но вправленный давеча палец, хрустнув, до отказа выдавил ход автоматного спуска, и пасть налетающего выворотня брызнула крошевом разможженных клыков – за ошметок мгновения до того, как немерянной силы удар вышиб лейтенанта Мечникова из-под звёзд в вязкое мертвое беспроглядье.

* * *

Когда спят комары? Этот вопрос неугомонным ежом ворочался в путанице извилин серого вещества. Насмешки достойно при нынешних-то обстоятельствах? Черта с два! Когда из тебя беспрерывно, с вечерней до рассветной зари пьют кровь, всё-таки извинительно судьбой мира озабочиваться не в первую очередь.

Итак. Когда спят комары? Никогда? Или они пашут… м-м-м… ВКАЛЫВАЮТ по беспрерывному графику, в три восьмичасовые смены, как флагманы пятилеток?

В довершение прочих бед Михаила немилосердно трясло, причем двумя разными способами одновременно. С первым было ясно: обмундирование всю ночь промокало обильно и разнообразно (пот, болотная жижа, теперь еще и роса)… Уже имеем насморк да ломоту в костях, наверняка вот-вот сдаст горло – ерунда в общем. Серьезные последствия типа воспаления легких не должны прорезаться раньше, наверное, полудня. Значит, их можно не опасаться: трупы воспалением не болеют.

А вот вторая разновидность – крупная, тошнотная, умудряющаяся вгонять разом и в озноб, и в испарину… Очень она смахивала на когда-то читанные Мишкой-Михой у Джека Лондона описания малярии. Правда, действие "Сына Солнца" разворачивалось несколько южнее Новгородской области… Но, может, у местных кровососов-стахановцев согласно одному из источников марксизма количество перешло-таки в качество?

Черт побери… Сил растрачена уйма; когда последний раз жрал, когда спал толком – уже и не вспомнить; лоб, кажется, опять решил разболеться; левая кисть еще плоховато слушается… Ко всему перечисленному только хвори экзотической недостает!

Растранжирены, кстати, были не только силы, но и время. Небо выцвело, звезды одна за другой растворялись в блекнущей вышине – лишь западный склон небесной опрокинутой миски еще пестрили тусклые брызги. А ведь когда Михаил, очнувшись, выкарабкался из-под Волчьего трупа, рассвет только-только осмелился намекнуть на себя…

Все-таки зря ты, лейтенант, затеялся с похоронами. Даже в мягкой болотной супеси копать могилу штыком оказалось уж слишком долго и трудно. Дорого, дорого может стать тебе эта сентиментальность… И если б же именно тебе…

Но нет, "сентиментальность" – неудачное слово.

Когдатошний Волк, а нынешний Дитмар умер не так, как второй выворотень. И вообще не как выворотень (если, конечно, мутные, не к этой жизни принадлежащие воспоминания об умирании ржавых – это именно доподлинные воспоминания). Ветряной хлесткий порыв – ду́ши их, что ли, так улетают на свой растреклятый берег?.. Ну, может, и был он, порыв-то; может, Михаил в обмороке его провалялся… Но если правда, что после оборотневой смерти наружу вылазит его доподлинная суть… В какой бы ипостаси ни гибли выворотни, после смерти наружу продиралось волкоподобие. А Дитмар… Умирал-то он волком. А умерши человеком стал.

Поначалу Михаил в это не вдумался. По совсем-совсем началу он вообще думать не мог. Опамятовывая, разглядел, что переменчивость Волковой одежи однозначно и, вероятно, уже бесповоротно замерла на вермахтовских сапогах да штанах, и мертвый стал для него просто еще одним дохлым гансом. Глупо? Наверное. Но для человека, у которого сотрясения мозга "кажется нет"… вернее, "кажется" не было два дня назад… а с тех пор доставалось ему, человеку этому… В общем, при таких делах несообразительность извинительна. И что к наиболее логичному объясненью случившегося добирался Мечников очень уж замысловатым путем – тоже простительно. Тем более, добрался же в конце-то концов!