Книга Месть фортуны. Дочь пахана - Эльмира Нетесова

Шакал не поверил в услышанное. Он зло обругал Задрыгу, отвернулся.

Капка, увидев это, перестала бороться за жизнь. Она почувствовала, как кто-то сдавил ее горло очень сильной рукой. А у нее не стало сил вырваться, оттолкнуть от себя мокрушника и наказать его за все.

Глыба, услышав сказанное девчонкой, прислушался к ее прерывистому дыханию, переходящему в хрип, подскочил. Задрыга уже теряла сознание. Она вся горела.

— Откидывается кентушка, пахан! — закричал в ужасе. Шакал подошел. Позвал дочь. Та не услышала.

Всю ночь вытаскивал Задрыгу из лап смерти пожилой врач, какого пахан, забыв об осторожности, привез на такси среди ночи.

— Скверные родственники! Где так простудили ребенка? Еще бы полчаса, и медицина была б бессильной! — ругал он фартовых.

Компрессы, примочки, втирания, массажи, уколы, таблетки, ими замучили Капку. Не разрешали вставать.

Шакал, из слов врача, понял, что положение Капки остается серьезным.

— Ей даже и думать нельзя об улице, о прогулках. Будет осложнение. Оно — опаснее самой болезни! — говорил врач. И Задрыга очень хотела обругать этого человека, такого беспощадного к ее судьбе.

Ни Шакал, ни Глыба и не Капка не могли предположить, как осторожен стал человек, какого они решили убить.

Семен не предполагал, что законники, столь изощренны и мстительны, так коварны и дерзки.

Милиция Ростова и в страшном сне не могла бы увидеть всего, что довелось пережить ее сотрудникам после смерти маэстро. Фартовые устроили настоящую облаву на милиционеров, приговорив к смерти всех до единого. И начали действовать уже на следующий день.

Милиция вначале ожесточилась. Устраивала проверки, засады, дежурства, патрулирования. Но каждую ночь в горотдел привозили по двое-трое убитых сотрудников.

Ножи и наганы, финки и свинчатки — все шло в ход. Милиционеров сбрасывали с чердаков высотных домов, душили в подворотнях и подвалах, вешали и топили, убивали выстрелом прямо в кабинетах из окон противоположных домов, из-за углов. Камнями разбивали головы в парках и скверах, врывались в квартиры. Милиция вскоре поняла, что теряет контроль над городом и перестает справляться.

Вначале об этом робко заговорили в кабинетах, где боялись включать свет. Потом эта тема выплеснулась на совещания. Милиционеры, даже с оружием, не решались возвращаться домой в сумерках поодиночке. Их развозили на дежурной машине. Но и ее обстреляли в одном из кварталов. Пробили шины. Едва оперативники вышли, чтобы заменить колеса, трое оперативников и водитель были убиты.

Охотились фартовые и на Семена. Стреляли в окно кабинета. Пуля просвистела перед глазами. Он задернул окна занавесками.

Вечером, когда садился в машину, узкое лезвие ножа пробило шинель, застряло в Арденской планке.

От семьи скрыл случившееся. Но на работе рассказал и стал осмотрительнее. Но… Стоило выйти из дома, и покушения на его жизнь повторялись.

Казалось бы, что могло грозить человеку во дворе горотдела милиции, где он оставлял свою машину?

Семен вышел из нее, направился к входу и внезапно на его голову, неизвестно откуда, упал большой кусок стекла. В момент падения он перевернулся. Бросали его острым углом вниз.

У себя в гараже не случайно держал собаку. Но и ее убили.

Домашним запретил выходить во двор в сумерках. Ночами часто просыпался, все слышались ему шаги на чердаке и крыше. Но и внутренние двери в доме закрывались на ключ. Войти в комнаты было невозможно. На входе поставил массивную железную дверь. На всех окнах — решетки из арматуры. Сделал выход в гараж из дома. Но чем больше укреплялся, тем сильнее боялся. И не только он — бывший фронтовик. Законники взяли милицию в мертвое кольцо и словно наслаждались страхом, дергали за нервы каждый день.

Страшно стало ходить на работу. Кого сегодня не досчитаются в милиции? Кого понесут на кладбище следующим?

Но даже там, на городском кладбище, милицию ожидали…

Порою казалось, что памятники научились стрелять. Что против милиции встали покойники.

Когда хоронили троих оперативников и водителя, законники убили на кладбище еще троих. И скрылись бесследно. Поначалу в Ростов посылали подкрепление. А потом, узнав о гибели, сверху цыкнули, обругали и пригрозили не на шутку. Пообещали выкинуть из органов без званий и пенсий.

Семен и рад был бы взять себя в руки, подавить страх. Но… Всякий день в отдел привозили новые жертвы, изуродованные так, что волосы вставали дыбом. И липкий ужас заставлял дрожать все тело мелким ознобом.

Его, как и других, не раз караулили возле дома. Такое Семен научился нутром чуять. Других — убивали в подъездах, на лестничных площадках.

Оперативники подъезжали к домам, вглядывались, есть ли свет в подъезде, на лестничном марше. Если нет — тут же возвращались на работу и спали в кабинетах.

Конечно, убивала милиция законников, стремачей, мокрушников. Но… За всякого убитого втрое расплачивалась своими сотрудниками.

Если ряды оперативников быстро поредели, то фартовых становилось все больше. Постепенно эти стычки перерастали в настоящую войну — без условий, в любое время. Ей, казалось, не будет конца.

Первой начала выдыхаться милиция. Сначала прекратились патрулирования. Никто не соглашался на подвиги! И даже под угрозой увольнения люди сами клали заявления на стол, отказываясь работать в органах дальше.

Компания по набору юношей в милицию с городских предприятий с треском провалилась. Горожане были хорошо осведомлены о сложившейся ситуации.

Постепенно сокращалось число дежурных на опорных

участках. Не хватало сотрудников. Недавние курсанты, раскусив ситуацию, предпочитали стать уволенными, нежели убитыми. Подолгу прогуливали, боясь показаться на улице в форме. Они почти поголовно решили покинуть Ростов и подали рапорты. Их уговаривали, убеждали, не отпускали. Но ребята не шли на работу. Да и то немудрено — за месяц общежитие опустело наполовину. Недостающие остались на погосте. Этой участи не хотелось живым.

Семен уже не радовался выходным и праздникам. Не засиживался, как раньше, допоздна в гостиной за чаем — с домашними. Никого не приглашал к себе в гости и сам никуда не ходил. Убрал из двери простреленный глазок. Кто-то в дверь позвонил средь белого дня. Старуха-мать вышла. Спросила:

— Кто? В ответ грохнул выстрел. Она одна была дома. Позвонила Семену, чтобы остерегался по пути. И потом уже не выходила сама открывать двери. Все домашние имели свои ключи.

Однажды оставил машину во дворе милиции — с перерыва вернулся, вышел через десяток минут. На капоте записка, придавленная булыжником:

— Смерть лягавому!

Внизу рисунок — череп с костями.

Ни дежурный, ни слесари, ни механик, никого из посторонних во дворе не приметили. Ворота были закрыты. Едва стал выезжать, непонятно откуда взявшийся кирпич выбил лобовое стекло вдребезги.