Книга Рожденная в грехе [= Цветок греха ] - Нора Робертс

– Это выдумки! Ты сама себя уговорила. Ослепила.

– Я гроша ломаного не дам за все эти сны, привидения и прочие вещи! Но вот она я, из плоти и крови! Готовая отдать тебе все, что у меня есть. Не желающая причинять тебе ни малейшей боли. Но когда ты просишь чего-то сверх, это уже не в моих силах. И у меня один выход.

– Тот, который ты сама себе внушила. – Он отошел от нее еще дальше. Взгляд холодных голубых глаз казался невозмутимым. Его речь звучала излишне спокойно. – Ты говоришь, что уедешь, несмотря на то, что мы нашли друг друга. Зная свои чувства, ты все же едешь в Нью-Йорк, чтобы безмятежно и счастливо жить там. Как ты можешь?

– Я еду, чтобы просто жить! Там, где жила, где привыкла. Где знаю, как…

– Ты отнимаешь себя у меня! Это жестоко с твоей стороны. А говоришь, не хочешь сделать мне больно.

– А ты?! Ты не жесток? Стоишь тут и требуешь: выбери, какой руки лишиться – левой или правой? – Чтобы унять непрекращающуюся внутреннюю дрожь, она обхватила себя руками. – О, тебе куда легче, чем мне, Мерфи, будь ты неладен! Ты ничем не рискуешь и ничего не теряешь. Черт тебя побери! – выкрикнула она и метнула на него взгляд, полный горечи. Глаза ее потемнели, стали не похожи на себя. – У тебя тоже, как и у меня, не будет покоя, вот что я тебе скажу! Не будет!

Она резко повернулась и побежала, помчалась что есть сил через поле. На языке у нее осталось много недоговоренных слов, в ушах свистел ветер – или это билась взволнованная кровь? – в глазах стояли слезы.

Как будто кто-то посторонний, сидевший в ней, гнал ее неизвестно куда, наполняя все тело горечью утраты и чувством безнадежности.

Не останавливаясь ни на минуту, она добежала до калитки в сад Брианны и, ворвавшись туда, была встречена радостным лаем Конкобара. Но, не ответив на его приветствие, она пулей пролетела в дом через кухню и потом к себе в комнату. Кажется, на кухне была Брианна. Кажется, Брианна окликнула ее – Шаннон не помнит этого.

Прошло не меньше часа, прежде чем Брианна негромко постучала к ней в дверь.

Бри полагала, что застанет Шаннон в слезах или спящей, но, войдя в комнату, увидела, что та сидит за мольбертом.

– Свет вот-вот исчезнет, – не поворачиваясь к ней, объяснила Шаннон, яростно нанося мазки кистью. – Мне нужен свет. Хотя бы от лампы.

– Конечно, я принесу настольную. Или две. – Брианна с еще большим удивлением отметила, что на лице Шаннон не видно следов печали, оно пылало каким-то неистовым вдохновением. – Шаннон, может быть…

– Я не могу сейчас говорить. Извини. Мне нужно разделаться с этим… Я должна закончить, чтобы вырвать из души раз и навсегда… Только не хватает света, Бри, пожалуйста…

– Да, да. Я все сделаю.

Брианна поспешно вышла и тихо прикрыла за собою дверь.

Она писала всю ночь. Такого раньше за ней никогда не водилось. Не возникало ни желания, ни потребности. Но сейчас все было по-иному.

Уже наступило утро, когда она отложила кисть. Руки у нее сводило судорогой, глаза были воспалены, в голове – никаких мыслей. Она не притронулась к еде, которую еще с вечера Брианна принесла на подносе, и сейчас по-прежнему не могла и думать о пище.

Не глядя на законченную картину, она опустила кисти в банку со скипидаром и, как была одетая, повалилась на постель.

Уже близился вечер, когда она проснулась, ощущая во всем теле скованность, одеревенелость. В этот раз ей ничего не снилось, или она не запомнила свои сновидения. Сон был тяжелым, изнуряющим, после которого она чувствовала опустошение, но и какую-то легкость.

Ни о чем не думая, она неторопливо разделась, прошла в ванную. Потом так же машинально натянула на себя одежду и, ни разу не взглянув на картину, написанную за одну ночь, взяла поднос с нетронутой едой и спустилась вниз.

Брианну она увидела в холле, та прощалась с уезжающими постояльцами. Шаннон молча проследовала на кухню, где наконец избавилась от подноса и налила себе кофе, который еще оставался достаточно горячим.

– Давай я сделаю свежий, – предложила Брианна, застав ее за этим занятием.

– Не надо. Он вполне… – Силясь улыбнуться, Шаннон добавила, кивая на принесенный поднос: – Извини, что ничего не съела.

– Со вчерашнего дня! Оттого ты такая бледная сегодня. Садись и ешь немедленно!

– Хорошо. Только совсем немного. У нее не было сил сопротивляться, поэтому она послушно уселась за стол.

– Поругались с Мерфи? – через какое-то время, как бы невзначай, поинтересовалась Брианна.

– И да, и нет. Мне не хочется об этом говорить сейчас.

Брианна убавила огонь в плите, подошла к холодильнику и лишь потом сказала:

– Я не настаиваю. Ты закончила картину?

– Да. – Шаннон прикрыла глаза. Картина была окончена, но многое еще не пришло к своему концу. – Бри, мне бы хотелось посмотреть письма моей матери. Мне это нужно перед тем, как уехать.

– Конечно. Только сначала поешь как следует. – Брианна отрезала кусок хлеба для нового сандвича. – Если ты не против, я позвоню Мегги. Мы сделаем это все вместе.

– Хорошо. – Шаннон отодвинула чашку. – Сделаем все вместе.

Глава 23

Ей было неловко и нелегко смотреть на эти три тонких письма, перевязанных поблекшей от времени красной ленточкой. «Каким же до предела сентиментальным, – подумала она, – должен быть мужчина, если так перевязывает жалкую пачку писем, которую и пачкой-то не назовешь».

Втроем они сидели в большой гостиной, Грей ушел с ребенком к Мегги. Стояла полная тишина.

Уже начало смеркаться, зажгли свет, и под уютной настольной лампой Шаннон, набравшись храбрости, открыла первый конверт.

Почерк матери был ей хорошо знаком – типично женский, аккуратный, мелкий.

«Мой дорогой Томми!..»

«Томми, – думала Шаннон, глядя на эту пока единственную прочитанную строчку. – Мать называла его так и в письме, и через двадцать с лишним лет, когда рассказывала о нем дочери».

Для Шаннон он был и остается Томом. Томом Конкеннаном, от которого она унаследовала зеленые глаза и каштановые волосы. Томасом Конкеннаном – кто был плохим фермером и хорошим отцом. Человеком, нарушившим клятву, данную законной жене, и полюбившим другую женщину, которую потерял. Кто, возможно, мечтал стать поэтом, пытался заработать деньги, но умер, так ничего не совершив и ничего не добившись.

Она стала читать дальше и услышала голос матери, а в нем сквозили любовь и доброта. И никаких упреков, никаких сожалений ни в одном слове письма. Тоска – да, и воспоминания. Но ни угрызений, ни укора.

«Всегда твоя Аманда».

Так кончилось письмо.