Книга В поисках агента. Записки офицера КГБ - Грегори Файфер

В конце декабря мой старый приятель Александр Быков позвонил мне домой, чтобы поздравить с наступавшим Новым, 1987 годом. Быков работал в управлении «РТ» — подразделении ПГУ, специализировавшемся на разведывательных операциях на территории Советского Союза. Мы поговорили на общие темы, в частности как я приспособился к условиям московской жизни. Я сказал, что все вошло в привычное русло.

— Хорошо, — промолвил Быков. — Когда ты думаешь выйти на работу?

— Как только получу новое назначение, — ответил я, порядком устав от надоевшего вопроса, задаваемого мне знакомыми и коллегами по работе.

— Ты чего? — в голосе Быкова зазвучало удивление. — Ты будешь работать в управлении «РТ».

— Что??!

— Разве это тебе не известно? Ты назначен начальником американского отдела нашего Управления.

Вот так я узнал о моем назначении руководителем одного из подразделений ПГУ, работавшего против американцев, временно находящихся в Советском Союзе. Новость уколола. Не ожидая уже ничего хорошего, я тем не менее не думал, что меня выбросят из внешней контрразведки. Проработав в этой сфере 25 лет, я был «слит» во второстепенное подразделение ПГУ, занимающееся отнюдь не самыми главными проблемами разведки. Стало очевидным, что кто-то очень хочет убрать меня из разведки или по крайней мере подальше от основных сфер ее деятельности. Чтобы я совершенно не заблуждался на этот счет, руководство главка даже не сочло необходимым меня об этом поставить в известность.

Несмотря на обиду и разочарование, я не мог что-либо сделать, кроме как отнести все на изменчивость и капризы судьбы, подчиниться приказу и приступить к работе. Ничто не вечно, внушал я себе. Когда-нибудь, раньше или позднее, моя работа во внешней разведке все равно должна закончиться.

4

Сотрудники управления «РТ» работали под прикрытием в Министерстве иностранных дел СССР, Академии наук, Агентстве печати «Новости» и других советских ведомствах и учреждениях, в силу своей специфики или по роду работы имеющих дело с заграницей и иностранными гражданами. Офицерам запрещалось раскрывать свою принадлежность к КГБ даже работающим с ними агентам и оперативным контактам. Это прежде всего значило, что основной задачей Управления являлось получение политической информации, а не проведение сложных разведывательных операций. Поскольку это никак не соответствовало моей профессиональной специализации, решение руководства главка отправить меня сюда свидетельствовало, что это по сути была первая стадия процесса моего увольнения из разведки.

Беседа с начальником Управления Виктором Петровым, имевшая место через несколько месяцев после того, как я приступил к исполнению своих служебных обязанностей, полностью избавила меня от оставшихся иллюзий. Петров и я симпатизировали друг другу и работали бок о бок без каких-либо трений, и поэтому однажды, побывав с докладом у Кирпиченко, он после возвращения в Управление сразу зашел ко мне.

— Какие у тебя отношения с Вадимом Алексеевичем? — спросил он меня.

— Никакие, — ответил я. — Я никогда с ним не работал. Я далее никогда с ним не общался один на один.

— Да? Я сейчас был у него, и он спросил, как ты тут работаешь.

— Вот как?

— Он сказал, что если у меня возникнут с тобой какие-нибудь проблемы и я по каким-то причинам захочу тебя уволить, то мои действия найдут полную поддержку у руководства ПГУ.

Петров добавил, что он, возмутившись подобным предложением, сказал Кирпиченко, что у него нет ко мне никаких претензий. При всей экстраординарности случившегося этот эпизод еще убедительнее прояснил отношение ко мне со стороны руководства.

Я отдавал себе отчет в том, что справедливые переживания и обида делу не помогут. В этой ситуации я просто должен быстро настроиться на новую работу и добросовестно выполнять свои служебные обязанности. Отдел, который я возглавлял, размещался в служебном здании ПГУ в юго-западной части Москвы, на проспекте Вернадского. Говоря точнее, там находился своего рода командный пункт — кабинеты руководящего звена, машбюро, архивы и пр. Подавляющее же большинство сотрудников отдела были «раскиданы» по множеству различных ведомств и организаций не только в Москве, но и по всему Советскому Союзу. Объектами нашего интереса становилась практически любая организация США, сотрудники которой приезжали в СССР. В зависимости от «оперативной значимости» американского гостя он брался под контрразведывательное наблюдение и/или разработку.

В 1990 году наш оперработник Игорь Гуляев, работавший под прикрытием научного сотрудника Института США и Канады АН СССР — одного из советских аналитических центров, изучающих Соединенные Штаты Америки, доложил мне, что один из его американских оперативных контактов — сотрудник вашингтонского Центра стратегических и международных проблем (Center for Strategic and International Studies — CSIS) попросил помочь организовать его встречу с членом Политбюро ЦК КПСС Александром Яковлевым. Американец, которого мы в дальнейшем назвали «Mole» (по-русски «Крот»), остановился в гостинице «Советская», что на Ленинградском проспекте. У нас имелись серьезные основания считать «Крота» агентом ЦРУ.

Александр Яковлев был не просто членом всемогущего Политбюро. Являясь правой рукой Горбачева, он был известен в СССР как основатель и лидер «гласности» — провозглашенной политическим руководством страны «новой» эры открытости советского общества. Американец доверительно сообщил Гуляеву, что у него есть для Яковлева важная информация, но высокое положение Яковлева делает его недоступным. После обсуждения наших возможных действий я дал оперработнику разрешение организовать такую встречу. Нами также был подготовлен соответствующий рапорт на имя Крючкова, который к этому времени стал председателем КГБ СССР, заменив на этом посту Чебрикова, ушедшего в 1988 году на пенсию. Согласно существовавшим инструкциям, обо всех операциях, объектами которых могли стать члены Политбюро, необходимо было ставить в известность председателя КГБ. В подобных случаях полагалось предупредить соответствующего члена Политбюро — объекта интереса ЦРУ о возможной опасности.

Через неделю мой рапорт вернулся из секретариата Крючкова. Я ожидал, согласно установленным правилам, увидеть на бумаге его подпись, подтверждавшую, что документ был прочитан. Но на рапорте не было подписи ни Крючкова, ни Яковлева, из чего можно было сделать вывод, что председатель КГБ не имел какого-либо желания информировать Яковлева — своего коллегу по Политбюро и идеологического противника — и не хотел оставлять каких-либо следов, что он видел и читал эту бумагу. Он умышленно не стал информировать Яковлева об американце, с тем чтобы преждевременно не раскрыть перед ним какие-то свои подозрения и продолжать собирать дополнительные доказательства.

Встреча между Яковлевым и «Mole» состоялась. Я решил также сам посмотреть на американца, чтобы попытаться составить собственное представление о его реальных намерениях, и однажды предстал перед ним как сотрудник Института США и Канады. Беседа касалась формирования политики Соединенных Штатов по отношению к СССР, что, так сказать, являлось предметом научного интереса американца. Через некоторое время стало ясно, что американский «ученый» в этой области «не шибко сечет», и это подтвердило мои подозрения относительно главной цели его визита — встретиться с Яковлевым.