Книга Век Константина Великого - Якоб Буркхардт

Как чудотворцами, так и монахами отшельники становились наполовину против своей воли. Жилища тех, кто последовал за ним в пустыню, постепенно образовали монастырь, глубоко преданный своему настоятелю.

В Египте пример такого рода представляет не только община иудеев-терапевтов, которая вела подобный же образ жизни у озера Мареотида, но и те, кто обитал в каморках при святилищах Сераписа; то была жесточайшая из форм аскетизма, однако в христианском мире находились люди, пусть и немногочисленные, кто отважился принять на себя этот подвиг. Помимо того, в тамошнем климате умеренность была не только возможна, но и необходима, и, как мы увидим, развитая промышленность страны облегчала существование неженатым ремесленникам, не имевшим или почти не имевшим земельной собственности. Везде, где бы ни поселился Антоний, собирались бесчисленные анахореты, и он наставлял их молитвой, примером и поучениями; но он никогда не считал целью своей жизни создание для них устава и не находил нужным руководить ими согласно заранее выработанному плану. Этим скорее занимался Пахомий, живший приблизительно в первой половине IV века. Молодым человеком он понял цену жесткой дисциплины, побыв недолгое время солдатом, и применил это знание на практике в знаменитом монастырском сообществе в Тавенне, между Тентиритом и Фивами. Еще при нем там жило несколько тысяч монахов, и правила, установленные им, получили применение в других монашеских объединениях, возникавших тогда же или позднее. Из них наиболее значительны: арсинойское, располагавшееся неподалеку от озера Мерида (десять тысяч обитателей во времена Валента); поселение в Нитрийской или Скитской пустыне, к западу от Дельты; так называемая Еремика поблизости от Александрии; и, наконец, отдельные монастыри и кельи, разбросанные по всему побережью Средиземного моря и озера Мареотида, а также расположенные на Красном море и Синайском полуострове. Но Тавенна была самой могущественной; на памяти Иеронима пятьдесят тысяч монахов сходились на праздник Пасхи; они не обязательно жили в главном монастыре (monasterium majus), собирались люди изо всех поселений, входивших в общину Тавенны. Оказывается, не все монастыри располагались в пустыне; еще до конца IV века они начали появляться и в городах, борясь с остатками язычества. Так, например, храм Канопа в одноименном городе превратился в монастырь Метанойя («покаяние»). По своей структуре эти учреждения были отчасти монашескими, то есть там имелись большие дома, где могло жить много иноков, а отчасти они представляли собой lauras – ряд удаленных друг от друга келий, тоже в своем роде жилища отшельников. Во времена, о которых идет речь, в Египте такой образ жизни избрали по меньшей мере сто тысяч человек. Кроме того, мы узнаем и о появлении женских монастырей; один из них, руководимый сестрой Пахомия, уже в 320 г. насчитывал четыреста обитательниц.

Исторический феномен такого масштаба подразумевает глубокие национальные корни, и если бы народ погиб, то именно по этой причине. Для Египта было естественно в вопросах религии бросаться из крайности в крайность. Избавившись наконец, после долгой борьбы, от языческого фанатизма, египтянин полагал, что должен посвятить жизнь новой религии, таким же образом, как его предки – символическим изображениям. Отсюда это удивительное факирское существование, последний вклад духа Древнего Египта в мировую историю; отныне он пребывает в бездеятельности.

Правила, данные Пахомием этому множеству, были результатом необходимости, но одновременно стали первым шагом к фальши и показухе; отныне аскеза – не плод свободного личного порыва, но общее установление, долженствующее заставить многие тысячи совершенно разных людей вести себя одинаковым образом. И если кто-то задумается над этим, то поймет, что Пахомий отталкивался от очень низкого среднего уровня и что его свод правил опирается прежде всего на людей без призвания к пустынной жизни, которых, однако, следовало удерживать в требуемых пределах. Труд, необходимый для прокорма монастыря, облегчал эту задачу. С увеличением численности монахов в египетской промышленности должны были наступить значительные изменения. Поскольку общины не просто плели корзины и циновки из осоки с берегов Нила, но занимались важными ремеслами – ткали лен и дубили кожу (не говоря о прочем производстве), то многие фабрики в стране оказались в невыгодном положении, ведь на открытом рынке Александрии монастыри могли предлагать товары по значительно более низким ценам. Управляющий большого монастыря, распределявший задачи и организовывавший поставки, был чем-то вроде крупного промышленника. Одинокие монахи сами продавали плоды своего труда, и даже вполне успешно, невзирая на устав. В остальных случаях монахи работали скорее ради пользы для души, чем ради добычи необходимого для жизни, и любые излишки следовало раздавать бедным. О земледелии среди общин известно немного; с другой стороны, монастыри имели на Ниле большие корабли, очевидно, тоже не просто так.

Монах не только работал, но и молился, принимал участие в ритуалах и предавался разнообразным самоистязаниям, игравшим немалую роль в жизни, принципиально не отмеченной разнообразием содержания. Сложно ожидать, что он стал бы заниматься литературным творчеством, уже исходя из происхождения и направленности рассматриваемого учреждения; в самом деле, чего в этой области добилась эрудированная Александрия, с ее греческой и восточной ученостью? Монах преследовал идеалы и цели, являвшие полную противоположность языческой сверхобразованности и распущенности, и если между двумя нравственными мирами, именуемыми «язычество» и «христианство», и существовали точки, где они примирялись или даже сближались друг с другом, то, по крайней мере, в данном вопросе отношения между ними строились на глубинной, неискоренимой враждебности. Каждая строчка, дошедшая от предыдущих столетий, будь то иероглифы или греческая скоропись, несла на себе омерзительный отпечаток язычества, идолопоклонничества, колдовства; потому читать оставалось (настолько, насколько чтение дозволялось вообще) только благочестивые христианские книги, написанные большей частью такими же монахами или переведенные на египетский с других языков. Ситуация с древним искусством была такая же, как с древней литературой; Аммония, например, восхваляли, поскольку, навестив Рим, он заметил там лишь базилики Святого Петра и Святого Павла.

Далее, строгая дисциплина должна была отрезать монаха от всех его предыдущих связей, в первую очередь от семьи, оберегать его от создания новых и заставлять трудиться. Правила Пахомия носят по преимуществу запретительный характер, производя мрачное впечатление полицейских постановлений, и в этом их позволительно сопоставить с Уставом святого Бенедикта. Статьи договора гуляли по монастырям, их обсуждали и издевательски перетолковывали, при этом соперничая друг с другом, что вполне соответствовало характеру самой страны. Так, ни в одном установлении общин Запада не написано, что монахи должны спать каждый в запертом деревянном стойле, как в футляре. Тем более, что египетский язык всегда сохраняет таинственность и некую мистичность, и говорили, что Пахомия и его учеников Корнелия и Сира обучил этому языку ангел, и оный язык представляет собой (судя по имеющимся примерам) всего лишь условное обозначение отдельных предметов и лиц буквами алфавита. Кроме того, известно, что Пахомий придумал делить своих иноков на двадцать четыре группы согласно их способностям и душевному складу и назвал эти группы «альфа», «бета», «гамма» и так далее. Однако сложно поверить, что человек столь практичный во всех прочих отношениях настолько не разбирался в психологии.