Книга Долгая нота. (От Острова и к Острову) - Даниэль Орлов

— На. Держи документ, — усевшись, кум первым делом сунул Лёнчику бумажку, а потом уже подозвал официанта.

Это была справка врача тюремной больницы с констатацией смерти заключённого номер такой-то: фамилия, имя, медицинские термины, и дальше «от многочисленных травм, несовместимых с жизнью, полученных в результате несчастного случая при выполнении погрузо-разгрузочных работ».

— Устроит? — кум улыбался.

— Я не знаю. Не свидетельство же о смерти просить.

— И то правильно. Доверяй. Деньги можешь прямо сейчас передать. Есть с собой?

Лёнчик аккуратно протянул через стол конверт.

— И вот ещё что, — кум улыбнулся, — будешь трепать, считай, для тебя такая же справка готова. Понял, морячок?

В скором времени Лёнчик действительно устроился в пароходство, да ещё и на блатную должность — диспетчером ХЭГС. Через год получил ведомственную комнату в конце Рижского проспекта, у самого магазина «Альбатрос». В «Альбатросе» или, как его называли, в «Лоботрясе» Лёнчик в самом скором времени привык отовариваться. Товары там были либо импортные, либо отечественные, но те, что в обычных магазинах, почему-то не появлялись. Купил себе огромный японский магнитофон, новый цветной «грюндик», через знакомых заказал шведский гарнитур. Вечерами Лёнчик слушал джаз и читал. Книгами он загрузил все шкафы. Новые приятели отвели его однажды в садик во дворе магазина подписных изданий на Литейном. Теперь все выходные он проводил там, в компании таких же, как он, книголюбов, обмениваясь изданиями, рассуждая о современных писателях и аккуратно распивая портвейн из складных стаканчиков.

Каждый месяц он отсылал Татьяне треть зарплаты. На алименты она так и не подала, но для Лёнчика это ничего не значило. Он считал необходимым помогать, тем паче что зарабатывал хорошо. Знакомые моряки привезли ему из Японии небесного цвета «форд» с правым рулём. И теперь он ездил по городу, ловя на светофорах завистливые взгляды водителей «волг» и новомодных «жигулей».

Иногда он проводил отпуск на Острове, по-приятельски общаясь с Татьяниным новым мужем. Андреич Лёнчику понравился крепкой мужской рассудительностью и мягкостью. Доктор окружил детей и Татьяну заботой, не оставлял вниманием и Ваську, который из забавного мальчишки-сорванца превратился в хулиганистого пацана и вступил в самый опасный для подростка возраст. Однажды Андреич приехал в Ленинград с маленькими Валькой и Кирой. По-родственному останавливались у Лёнчика на Рижском. К тому времени он обитал уже в двух комнатах, осуществив, по совету знающих людей, хитрую авантюру с фиктивным соседом. Лёнчик катал их по городу на «форде», угощал в ресторане «Дома актёра», где его все уже знали, и вообще, старался создать гостям максимум комфорта. О Татьяне Лёнчик не расспрашивал. Ему казалось, что это будет неудобно и может показаться Андреичу попыткой заявить на неё свои права. Андреич тоже старался о жене не говорить, упомянув лишь вскользь, что она здорова, на работе всё хорошо, а больше ему и нечего было рассказывать.

Васька проходил службу на Северном флоте и писал отцу забавные и трогательные письма, полные грамматических ошибок. Грешным делом, Лёнчик подумывал, что после Васькиного дембеля заберёт он его к себе. Представлял, как будут жить они с сыном в квартире на Рижском, как устроит он Лёнчика к себе в порт, как будут они утром ездить вдвоём на работу. Может быть, даже Васька будет за рулём. Это какое счастье для парня — ехать по Ленинграду за рулём заграничной машины, совсем другое дело, нежели грузовики по Острову гонять. Он мечтал, что Васька женится на какой-нибудь студентке и приведёт её к ним жить. Представлял, что по коридорам их небольшой коммунальной квартиры поедет уже его внук на маленьком трёхколёсном велосипеде. И соседка, старая бабушка Лия Исааковна, накормит его пирожками, зажаренными на чугунной сковородке.

— Внучок-то, Лёнечка, на тебя похож. Такой же шустренький, рыженький.

— Конечно, Лия Исаковна, кровь-то наша — Головинская.

В этом Лёнчик видел счастье и не представлял себе иного развития событий. Сам жениться вновь не собирался. Барышни из пароходства не обделяли его вниманием, но на симпатию их и лёгкий флирт отвечал он спокойной и сдержанной симпатией, впрочем, не оставляющей никаких шансов на развитие отношений. Однажды случился у него не то чтобы роман, но что-то такое, что потребовало от Лёнчика душевных сил, времени и, возможно, каких-то надежд. Хорошая женщина, разведённая, сотрудница конструкторского бюро одного из Ленинградских объединений. Они ходили в кино, ужинали вместе в ресторане «Восток», катались на тройках по заснеженному парку и даже целовались на эскалаторе. Но ничего не получилось. Не смог и не захотел Лёнчик обмануть себя. Давно уже понял, что единственным грузом его души, единственным счастьем сердца была и останется Татьяна. И никто другой не сможет стать для него своим. Хорошая женщина обиделась, перестала звонить и в скором времени навсегда исчезла из его жизни.

А забрать к себе Ваську не получилось. Умер Андреич. Чеберяк прислал телеграмму, но на похороны Лёнчик не приехал. Уже и билет купил, собрался, на работе отпросился, но, придя на вокзал, посмотрел на стоящий состав, развернулся и, опустив голову, побрёл обратно в метро. Доехал до Лавры, свечку поставил.

Васька же остался с матерью. И это было правильно. Лёнчик ощущал себя спокойнее от того, что их сын, уже взрослый и серьёзный, рядом с Татьяной. Когда же Валентин уехал в Москву, а через год Кира, поступив в институт, перебралась в Ленинград, надежд на Васькин переезд уже не осталось.

Шли годы. Лёнчик продолжал работать в пароходстве. После всех реорганизаций и изменений назначили его заместителем начальника всё той же ХЭГС. К этому времени оказался он там чуть ли не самым старшим. Его все знали, любили, но нет-нет, да и пытались спровадить на пенсию. На Соловки он теперь приезжал каждое лето. Чеберяк давно уже не работал участковым, болел ногами и чаще всего сидел на лавочке перед входом в дом, часами наблюдая за покачивающимися в шлюзе катерами. Выпивать ему уже не позволяло здоровье, да и Лёнчик, хоть и был моложе Бориса Ивановича почти на жизнь, тоже от этого дела отвык. Про то, что Лёнчик сделал двадцать лет назад, он Чеберяку так и не рассказал. Но по тому, как однажды посмотрел на него старик, понял Лёнчик, что тот всё знает. А если не знает, то догадывается. Было в том взгляде и понимание, и прощение, и уважение старого и мудрого человека.

Большую часть отпускного времени Лёнчик проводил у Татьяны, уже не стремясь вытащить сына на рыбалку или по грибы. Татьяна после смерти Андреича потускнела, и за следующие лет пять светлые её волосы совсем выбелила седина. Морщинки вокруг глаз, возле губ, на шее. Руки в пятнышках веснушек на некогда упругой коже словно истончились и, когда она складывала их на коленях, усевшись перед телевизором, казались вылепленными из алебастра.

Однажды, помогая Татьяне нести корзину с бельём до натянутых на воротцах за домом верёвок, спросил, не была бы она против, если бы он вернулся на Остров. Татьяна поставила корзину на перевёрнутую днищем вверх железную бочку, вытерла руки о фартук, поправила прядку волос, выбившуюся из-под платка. Долго-долго посмотрела в лицо Лёнчику, потом провела ладонью по его щеке.