Книга Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Бенедикт Сарнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Цитирую не по стенограмме – по записям в блокноте, но за смысл – ручаюсь.
К выступлению Максимова зал уже был разогрет почти до кипения. И все же Владимир Емельянович нашел свои слова. Читал свою речь с болью за Россию, за ее народ.
– Растление – вот нынешняя российская реальность.
– Можно ли интеллигенту призывать к иностранной оккупации России? А это делает Новодворская.
– Плевать в лицо народу безнаказанно нельзя.
– Тон тотальной лжи задает сам президент, обещавший лечь на рельсы, если поднимутся цены на хлеб. Он позорит страну, торжественно вручая Южной Корее пустой «черный ящик» сбитого в свое время пассажирского «боинга».
Повторю: я цитирую по своим блокнотам, записям, специально не заглядывая в подшивку «Правды», где той дискуссии отведена была целая полоса.
Вот с этой-то публикации и начались новые взаимоотношения между «Правдой» и Максимовым.
Прошло еще несколько месяцев, пока не позвонил наш собкор из Парижа: Владимир Емельянович Максимов хотел бы вести в «Правде» еженедельную рубрику, как к этому отнесутся в редакции?
К тому времени я уже был избран главным редактором «Правды», и у меня не возникло никаких колебаний насчет Максимова.
Да простит меня читатель, но я вновь и вновь буду возвращаться к Владимиру Максимову – к человеку, который как никто далек от меня и как, пожалуй, никто другой близок мне своей любовью к России, к ее народу, своей совестливой интеллигентностью.
Федор Михайлович Достоевский, живший за сто лет до нас, далеко опередил всех в исследовании таких вот проклятых вопросов человеческого бытия, раздирающих сознание противоречий. В середине 70-х в штат редакции приходили люди, для которых мир Достоевского не был запретным, как прежде, и это, конечно, не могло не повлиять на характер и содержание газеты.
Пронзительной силой, тонким вниманием к малейшим вибрациям людских душ отличались, например, психологические очерки Веры Ткаченко, Михаила Васина, Виктора Белоусова и других мастеров «Правды». В том же ряду и большой русский писатель, который со страниц «Правды» призывал к человечности, совести, – Владимир Емельянович Максимов.
(Геннадий Зюганов. Владимир Максимов – автор «Правды»)
Самое интересное в этом объяснении причин, по которым Максимов стал сотрудником «Правды», – не столько то, что «правдисты» сразу почуяли в нем «своего» (в отличие от Аксёнова, который как был, так и остался для них чужим), сколько то, что принят он был в их компанию с почетом. Можно даже сказать – с трубами и фанфарами.
Не зря Зюганов, поминая его, всякий раз не забывает выразить свою радость и даже ликование по поводу того, что в их рядах оказался «большой русский писатель Владимир Емельянович Максимов» .
Для Максимова эта формула была очень важна. И именно она, я думаю, была главной причиной совершенного им «выхода Хаджи Мурата».
Кстати, не могу тут не вспомнить, что этот неожиданный «выход» был не первым и не единственным в его жизни.
Однажды ему уже случилось быть перебежчиком.
после того, как он оказался одним из авторов «Тарусских страниц».
Часть тиража этого сразу ставшего знаменитым литературного альманаха была пущена под нож. И слава богу, что только часть: вполне могли пустить под нож и весь тираж. Удивительно даже, что этого не случилось. Дело ограничилось тем, что сняли главного редактора Калужского книжного издательства, выпустившего альманах, а экземпляры уцелевшей части тиража изымались из библиотек.
Чтобы понять, почему так произошло, достаточно перечислить имена авторов, произведения которых составили содержание альманаха. Среди них были: Марина Цветаева, Николай Заболоцкий, Борис Слуцкий, Наум Коржавин, Давид Самойлов, Владимир Корнилов, Аркадий Штейнберг. Булат Окуджава был представлен не стихами, а прозой – первой своей повестью «Будь здоров, школяр!», Балтер – сразу ставшей знаменитой повестью «До свидания, мальчики!», Юрий Казаков – тремя большими рассказами. Константин Георгиевич Паустовский напечатал первые главы из своей «Золотой розы». Впервые в советской печати появилась там проза Надежды Яковлевны Мандельштам (правда, пока еще под псевдонимом).
Стихотворные циклы, да и прозаические тоже, поражали еще и площадью, щедро предоставленной их авторам составителями альманаха и ее издателями. Достаточно сказать, что стихотворный цикл Цветаевой состоял из сорока двух, а подборка впервые опубликованных в печати стихов Коржавина – из шестнадцати стихотворений: в золотую пору Серебряного века такого количества хватило бы на книгу.
Вот в какой компании дебютировал Володя Максимов своей повестью «Мы обживаем землю!». С нею он и вошел в наш тесный дружеский круг, ядро которого – еще до выхода «Тарусских страниц» – составили будущие авторы этого альманаха: Булат Окуджава, Борис Балтер, Наум Коржавин, Владимир Корнилов.
Вошел – и тут же перебежал в другой, враждебный нам лагерь – на страницы кочетовского «Октября», бывшего в то время оплотом последней тухлой отрыжки издыхающей сталинщины.
Никто из нашей тогдашней компании ни за какие коврижки не напечатал бы у Кочетова ни строки. А Максимов не только не побрезговал напечататься, но даже – почти сразу – стал членом редколлегии этого одиозного журнала. А ведь быть членом редколлегии – это значит нести свою меру ответственности за содержание журнала, за его направление. Направление же кочетовского «Октября», как я уже сказал, было самое гнусное.
Но Максимова менее всего интересовало направление пригревшего его журнала. Ему тут важно было только одно: он сделал шаг наверх, на целую ступень продвинулся к вершинам официальной тогдашней писательской табели о рангах.
Так сразу выяснилось, что по самой своей натуре был он не только болезненно честолюбив и славолюбив, но и – властолюбив .
Ведь быть членом редколлегии было не только приятно и почетно. Это членство, помимо всего прочего, было знаком принадлежности к номенклатуре , то есть – к определенному классу уже прочно сложившегося в то время вполне классового советского общества.
Помню, как Боря Слуцкий, когда мы однажды обсуждали с ним эту тему, с усмешкой пересказал мне высказывание одной своей знакомой.
– Моя подруга, – сказала та, – вышла замуж за члена редколлегии.
Это звучало так, как если бы она сказала «за полковника». А может быть, даже «за генерала».
Так оно, в сущности, и было: членство в редколлегии толстого московского журнала предполагало и соответствующий оклад жалованья, и какой-нибудь там спецпаек, и разные другие льготы и привилегии. Но главное значение этой должности состояло в том, что оно заключало в себе обладание властью . От члена редколлегии во многом зависело, напечатают или не напечатают в его журнале твой новый роман. Или рассказ. Или цикл стихов. И уже одно это предполагало, что «рядовой» писатель, с которым вчера еще вы были на «ты», с изменением этого своего положения должен будет держаться с тобою совсем иначе.
