Книга Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев

Во многих пунктах путешествия состоялись встречи с читателями, почти всякий раз угощали их ароматной, великолепной ухой. Когда вернулись в Вологду, писатели и обкомовское начальство предложили Виктору Петровичу переезжать сюда на жительство. Он тогда поблагодарил и отказался, сославшись на слишком сырой климат.

Но вот пришел день, когда Виктор Петрович и дочь Ирина — сын Андрей уже был в армии — завели всерьез разговор о переезде в Вологду. На том семейном совете все и порешили.

Всего Астафьевы прожили на Урале 17 лет, из них шесть лет, с 1962 по 1968 год, — в Перми.

Напомню, что в 1960-е годы в Вологде работали многие замечательные мастера слова: Александр Яшин, Александр Романов, Василий Белов, Николай Рубцов, Сергей Викулов, Виктор Коротаев… В этом северном городе сложилась благоприятная творческая среда, да и к московским издательствам и журналам он оказывался значительно ближе, чем та же Пермь. При наличии таланта эти два обстоятельства открывали прямую дорогу к успеху и признанию, что вполне устраивало Астафьева, который, как подающий большие надежды прозаик, хотел конечно же печататься не только на периферии, но и в столице.

Итак, переезд состоялся. Первая квартира, в которой поселили Астафьевых, была удобная, в хорошем доме и месте, но она была предоставлена им временно — до завершения строительства нового дома. Конечно, жить, не распаковывая баулы, не очень-то удобно и в хорошей квартире. Поэтому Виктор Петрович отправился назад в Быковку — обрести утраченный творческий настрой, а Мария Семеновна осталась на хозяйстве. Вот как она описывает это время:

«Хорошо, что через дом располагалась кулинария. Там можно было взять свежие, пышные шаньги, причем, на любой вкус: со сметаной, с яйцом, с творогом. Поражало и обилие свежей рыбы. Я уж не говорю о чудном снетке — вяленой, замечательной на вкус рыбке, ее в Вологде в ту пору ели походя, вместо семечек. Все это очень выручало, однако дела от этого не делались быстрее и удачливее.

Так что и из Вологды приходилось часто наведываться в небольшую, тихую уральскую деревушку Быковку. Жители быстро и охотно приняли нас, как родню, и каждый наш приезд был для них вроде праздника. Они приходили то поодиночке, то один за другим, то ближе к вечеру, так и компанией, приносили кто что: молоко, яички, мед, картошку, капусту, иногда бутылку, заткнутую по старинке бумажной крученой пробкой, мутноватой самогонки, и получалось у нас застолье — это если мы долго не были, а когда жили в Перми и наши приезды были частыми и неспешными, тоже приходили, пили иногда с нами чай, слушали про городскую жизнь, рассказывали о деревенских новостях. Паруня, наша быковская соседка, съездив в поселок Ляды, где показывали кинофильм „Председатель“ и желающих возили посмотреть на свою жизнь со стороны, отмахнулась рукой и сказала, мол, че смотреть про то, че каждый день видим, делаем, переживаем, а по ночам ревматизмом маемся. Лучше бы пол-литру поставили да колбасы за бесплатно, как бы гостимо, вот бы и посидели, и поговорили, может, че и спели… Однажды увидела, что я много наварила овсяного киселя, разлила по тарелкам да чашкам, чтоб остывал, а потом, в обед или в ужин, Виктор Петрович ел, посолив маленько поверху да полив растительным маслом, а я — с молоком, еще лучше бы со сметаной. Она смотрела, смотрела, подумала о чем-то про себя и заключила: „Ну, вы и жрать здоровы!“

В Быковке я забывала обо всем, наступал отдых, благодать, и я чувствовала, как уходит усталость.

Вечером, как и в прежние годы, ходили гулять, и Виктор, радуясь тишине, природе, покою, много раз вспоминал Бориса Никандровича Назаровского, который нашел эту деревушку, эти радостные, милые сердцу места».

Наконец, строительство дома в Вологде по улице Октябрьской было закончено, и они перебрались в свою квартиру, обустроились, и жизнь на новом месте вроде бы стала налаживаться. Но буквально через несколько месяцев нежданно-негаданно возникло еще одно предложение: поселиться в квартире дома, расположенного на улице Ленинградской, где до недавнего времени жил первый секретарь Вологодского обкома.

«Вечером вместе с Василием Ивановичем Беловым[118], — вспоминает Мария Семеновна, — мы из вежливости пошли посмотреть, что за квартира? Комнаты огромные, коридор широкий, потолки высокие — начальство в плохих квартирах не живет, это известно давно. Но когда я вошла в кухню, как сказала бы моя мама, с поле велику, — тут уж у меня язык не повернулся отказаться: не кухня, а удобный и не обиженный размерами кухонный полигон. Сразу поняла, как удобно будет в этой кухне нашей семье. Так оно и случилось.

Напротив входа в кухню — узкий простенок и по сторонам два окна, слева, возле двери, двойная мойка из нержавейки, и в углу, у стола, он же шкаф — для приготовления пищи, для посуды, — а рядом с ним, к окну ближе, расположена плита. Другая половина кухни свободна, и мы определили туда журнальный столик и по сторонам два негромоздких кресла. В простенок уперся торцом большой семейный стол.

Так что вот далеко не сразу мы нашли свой вологодский угол, пришлось трижды переезжать в течение полутора лет. Зато у Виктора Петровича был теперь действительно удобный кабинет.

Ирине досталась боковая, квадратная комната с балконом во двор. Гостиная с лепниной на потолке вокруг люстры и с бордюром по потолку вдоль стен — должна быть гостиной. Оставалась еще одна большая комната, в которой поставили две кровати, в углу — небольшой письменный стол и тумбочку для пишущей машинки, а вдоль стены стеллажи для книг.

Однажды я, как говорится, бегу впереди себя с сумками, света в окнах его кабинета нет, лишь тихо льется, звучит прекрасная музыка. Я скинула обувь, пальто, поставила сумки и спешу к нему в кабинет, спрашиваю встревоженно: „Витенька! Тебе плохо?“ — „Нет. Лежу вот, прекрасную музыку слушаю — лютни с органом, а до этого рассматривал названия книг — какое унылое однообразие. Два-три оригинальных, а остальные — примитивные, вторичные… Мало братья-писатели, особенно молодые, думают над названием книги…“ Ну вот, значит, Виктор Петрович с чувством, с толком, с расстановкой расставляет книги, то что-то напевает, то наговаривает сам себе».

Перед самым переездом из Перми в Вологду Виктор Астафьев завершил работу над рукописью рассказов, которую приняло к изданию ведущее в ту пору издательство «Советский писатель». Сборник получил название «Синие сумерки» — по одноименному рассказу. Замысел его возник в Быковке.

Как-то зимним днем после обеда Виктор взял удочки и пошел на рыбалку — хариусов подергать. А Мария Семеновна, сохранившая в памяти этот эпизод, отправилась на лыжную прогулку.

Вернулись они домой, напились чаю и не стали зажигать лампы, наблюдая за надвигающимися сумерками. В тот день им удалось поймать тот момент, когда происходит слияние дня с вечером, перетекание одного светового состояния в другое. За окном самые синие сумерки, в окно скребется яблоневая сухая ветвь…

И вдруг Виктор Петрович без перерывов и сбоев рассказал — от начала до конца — историю, навеянную возникшими чувствами. Это был рассказ о беспредельности человеческой подлости и противостоящей ему доброте, причем борьба между ними не всегда заканчивается в пользу последней; о том, что творимое человеком зло ложится виной на всех нас, ибо мы представляем тех, кто является его носителями.