Книга Джон Кеннеди. Рыжий принц Америки - Дмитрий Петров

6

Условная граница между ФРГ и ГДР повторяла «секторальную линию» 1945 года. Там не было колючей проволоки и распаханных полос. Чтобы пройти через КПП из одной страны в другую, из Западной части Берлина на Восток, особых разрешений не требовалось. Город имел общую транспортную и коммунальную систему. Немцы с Востока работали на Западе, и наоборот.

Это стало проблемой для ГДР. Уровень жизни там был ниже. Но ниже были и цены на товары вполне приличного качества. И жители ФРГ и Западного Берлина покупали их дешевле, чем такие же дома. А страна несла убытки. Считалось, что до 15 млрд марок в год.

Отток населения стал второй по остроте темой. Жизнь в ФРГ была дороже, но и уровень ее выше. А кроме того, никто не требовал лояльности к власти и СССР, не было собраний актива и слежки спецслужб, политических и культурных запретов. Короче, жить было лучше и веселее.

Отъезд бывших бизнесменов и несогласных не огорчал власти ГДР. Но они все чаще теряли рабочих и выпускников вузов. Порой в год — до трети получивших диплом. И как бы ни призывали их остаться, как бы ни пугали «ужасами мира чистогана», сколько бы ни винили Запад в «покупке людей» — люди ехали туда, где хотели жить.

По данным советской и восточно-германской пропаганды, со дня основания ГДР по 1961 год через Западный Берлин страну покинули 1,6 миллиона человек. Эти данные не обязательно занижены. Впрочем, Тэд Соренсен приводит другие цифры — от 3,5 миллиона.

Что было лучшим примером, чем отъезд коллег и родных? Что вызывало большее раздражение властей, чем «язва в сердце ГДР»? Что ярче говорило о том, кто лидирует в споре систем?

В Западном Берлине царил «чуждый образ жизни», действовали те же законы и партии, что в ФРГ. Бундестаг там не избирали, но экономически и культурно Западный Берлин был частью Запада, и там живо обсуждали вопрос о вхождении в Федеративную Республику.

Это нравилось западным союзникам, но, следуя Потсдамским соглашениям, они на эту тему не высказывались. Зато, зная стратегическую роль Берлина, были готовы отстаивать его при попытках включения в зону влияния СССР. И тон здесь, понятно, задавали США.

Летом Джек поручил экономистам и военным подготовить предложения на случай, если ситуация вокруг Берлина осложнится. Макджордж Банди направил в Госдеп и ЦРУ меморандум, где представил соображения по работе в ГДР и Восточной Европе.

3 июля 1961 года американские войска в Берлине получили приказ о готовности к чрезвычайной ситуации. «Выполнить любую задачу» был готов и Бундесвер[176].

Белый дом тревожило желание Кремля заключить мирный договор с ГДР. Ознакомившись с полученной в Вене запиской по Берлину, обсудив ее со странами НАТО, Джон решил ответить твердо. Он знал: речь идет о его личном престиже и о проблеме мирового уровня. Поэтому и ответ, переданный СССР, и выступление президента 19 июля были выдержаны в жестких тонах.

Джон заявил, что СССР, «толкуя о мире, грозит его нарушить» и, будучи одним из «союзников по Второй Мировой войне, хочет… нарушить права трех других». Что Москва «желает… порабощения западных берлинцев режимом, который не признает самоопределения».

Но если мир, установленный в Европе, Германии и Берлине «будет в одностороннем порядке нарушен Советским Союзом, тяжелая ответственность перед… историей ляжет на его вождей».

Советы напрасно озабочены свободой берлинцев. Они свободны. Выбирают свои государственные органы и лидеров и наслаждаются правами человека, внесенными в Хартию ООН. И эти права гарантируют им Британия, Франция, США, поддержка большинства граждан и документы, подписанные в том числе и Москвой. Защита Западного Берлина есть не только юридическое право Запада, но и его моральный долг. И никакой «т. н. мирный договор» ничего не изменит, будучи подписан лишь режимом, «не представляющим ни страны в целом, ни ее части, ни 17 миллионов восточных немцев. О чем говорит поток беженцев, идущих с Востока на Запад».

— Чтобы город или народ был свободен, — настаивал Кеннеди, — нужно, чтобы он обладал возможностью свободно… делать свой выбор и жить своей жизнью. В Западном Берлине народ имеет такую возможность. И цель нашей политики — обеспечить эту свободу.

Так же и мир. Его не принесет договор, о котором говорит СССР. «Соединенные Штаты, — разъяснил Джон, — с 1946 года… стремились к миру в интересах всех немцев. Перемены нужны… в направлении расширения, а не сужения свободы выбора народа Германии и Берлина.

Но Советский Союз заблокировал любое продвижение к заключению справедливого договора, основанного на самоопределении народа Германии, а вместо того постоянно повышает градус напряженности вокруг этого вопроса».

Речь завершалась призывом к СССР вернуться на путь конструктивного сотрудничества с союзниками по Второй мировой войне и вместе с ними трудиться ради честного решения проблем, оставшихся в наследство от этого конфликта.

Эту позицию Кеннеди назвал «бесспорно законной и моральной».

Эта позиция разъярила Хрущева.

7

Потом, в частном письме президенту, Хрущев написал, что эта речь и телевыступление 25 июля отбили у него желание переписываться. А что, собственно, случилось?

Первое, о чем сказал Кеннеди: он готов защищать право союзников находиться в Берлине и «два миллиона свободных жителей города». Второе: «эти меры потребуют от многих наших граждан жертв… храбрости и непреклонности. Но если мы и союзники будем действовать, опираясь на нашу силу и общность интересов — спокойно, целеустремленно и с твердыми нервами, — контролируя слова так же, как оружие, — мы, надеюсь, сумеем сохранить мир».

Эта фраза важна. На Кеннеди, как и на Хрущева постоянно давили. На Никиту Сергеевича — военные и сталинисты, на Джона — крайне консервативные круги.

Их опыт и привычка мешали видеть другие — не силовые — решения. И обоим требовалась немалая выдержка и здравый смысл, чтобы до последней возможности сохранять курс на мирное решение конфликта.

Кеннеди обратился и к ним — сторонникам предельной жесткости. Он сказал: мы пополним войска, призовем резервистов и продлим срок службы, значительно увеличим оборонный бюджет. «Пока коммунисты хотят лишить нас права быть в Берлине и наших обязательств перед его жителями, мы должны быть готовы защитить эти права и обязательства». Мы держим порох сухим. Но действовать станем осторожно. И в Европе, и в мире слов. Ибо в политике слово есть действие.

Он дает понять и «ястребам», и «голубям»: капитуляции не будет, но я — за мир: «Мы готовы к переговорам, если переговоры могут помочь».

Обращается он и к Хрущеву и его советникам, как желавшим «окончательной схватки с врагом», так и сторонникам мира: «Говорят, оборона Берлина военными невозможна.

То же говорили про Сталинград. Любое место на земле можно защитить. Если люди — смелые люди, — сделают это». И далее: «Мы признаем, что… у Советского Союза есть исторические основания опасаться за свою безопасность…», но «мир не обмануть попытками выставить Берлин местом, откуда исходит угроза войны. В Берлине мир. Источник глобальной тревоги и напряженности — в Москве… И если придет война — то из Москвы, а не из Берлина».