Книга Дневник писательницы - Вирджиния Вулф

Пятница, 2 апреля

До чего же мне интересно с самой собой! Вполне восстановила силы и оживилась сегодня после того, как была совершенно потрясена в пятницу пощечиной Эдвина Мюира в «Лиснер» и Скотта Джеймса в «Лайф энд Леттерс». Оба оскорбили и унизили меня: Э. М. заявил, что «Годы» разочаровали его как нечто мертворожденное. Примерно то же написал С. Джеймс. Все цвета померкли, тростник поник. Мертворожденное, обманувшее надежды — я разоблачена, рисовый пудинг получился именно таким, как я предполагала, — несъедобным. В книге нет жизни. Она гораздо хуже сочинений мисс Комптон-Бернетт с их горькой правдой и очевидной оригинальностью. Мне было больно, я проснулась в четыре часа, мучилась ужасно. Весь день, когда ехала к Джэнет и возвращалась домой, была мрачная, как туча. Но около семи часов туча начала рассеиваться; появился хороший отклик из четырех строчек в «Эмпайер ревью». Лучшая из моих книг; наверное, это помогло. Но не думаю, что только это. Удовольствие взорваться вполне реальное. Почему-то почувствовала себя сильнее; ироничнее; энергичнее; воинственнее; в большей степени, чем получая похвалы.

Суббота, 3 апреля

Передача на радио 29 апреля. Будет вот что: искусства слов не существует. Собираюсь пренебречь названием и говорить о словах: почему они не позволяют создать из себя искусства. Слова говорят правду; и в них не заложена польза. На самом деле есть два языка: художественный и фактический. Слова бесчувственны… — не приносят денег — требуют тайны. Почему? Из-за их объятий соревнование продолжается. Мертвое слово. Пуристы и не пуристы[232]. Они лишь впечатление, не утверждение. Я тоже почитаю слова. Слова могут убивать. Нам нетрудно придумывать новые слова. Сквиш сквэш; крик крэк. Однако мы не можем пользоваться ими на бумаге.

Воскресенье, 4 апреля

Еще одна странная идиосинкразия. Мэйнард считает «Годы» моей лучшей книгой: сказал, что одна сцена Э. и Кросби выше всего «Вишневого сада» Чехова — и это мнение, хотя оно из литературного центра и принадлежит очень умному человеку, волнует меня гораздо меньше, чем нападки Мюира, которые проникают внутрь медленно, но глубоко. Дело не в тщеславии; здесь другое чувство; и оно умрет, как только уйдет в прошлое этот номер «Лиснер». Л. уехал в Тилтон и там вволю наговорится с давними друзьями. Мэйнард сказал, что считает «Годы» очень трогательной книгой: более нежной, чем мои другие книги; «Годы» не озадачили его, как «Волны»; символизм не страдание; книга очень красивая, и в ней сказано ровно столько, сколько нужно было сказать; это моя самая человечная книга; и самая бесчеловечная? Ох, забыть бы все это и писать — вот завтра и засяду.

Пятница, 9 апреля

«Такое счастье достойно жалости, ибо оно слепо». Правильно, но мое счастье не слепо. Это достижение, как я думала между тремя и четырьмя часами утра моего пятидесятипятилетия. Я лежала без сна, но такая спокойная и всем довольная, словно вышла из бурлящего мира в бескрайнее синее тихое пространство, где существовала с открытыми глазами, не доступная никакому злу; вооруженная против всего, что может посягнуть на меня. Никогда прежде со мной не происходило ничего подобного; однако нечто похожее я чувствовала несколько раз после лета: когда депрессия достигала своего предела, в те ночи в Монкс-хаус, когда я выходила из нее, когда откидывала одеяло и лежала в постели, глядя на звезды. Конечно, днем от этого не оставалось и следа, но ведь было же. И было вчера, после того как пришел старый Хью[233] и ни слова не сказал о «Годах».

Монкс-хаус. Понедельник, 2 июня

Наконец-то пошли «Три гинеи» — после пяти дней тяжелой работы, переписывания, до какой-то степени переделывания; мои бедные старые мозги вновь загудели — в основном, как мне кажется, потому, что я вчера слишком долго гуляла, вот и результат — было очень жарко. Как бы то ни было, я должна использовать эту страничку как беговую дорожку — ибо мне нельзя нажимать на себя все три часа; я должна расслабиться и побегать тут около часа. Самое худшее — потеря времени. Что прикажете делать весь последний час утра? Опять Данте. Но у меня сердце прыгает от счастья при одной только мысли, что никогда больше мне не придется писать длинную книгу. Никогда. В будущем будут только короткие книги. Длинная книга все же не будет совсем забыта — ее эхо не стихает.

Понедельник 14 июня. Годы все еще во главе списка.

Сказала ли я — нет, в Лондоне дни были слишком занятыми и слишком жаркими и не располагали к дневниковым записям — что Х. Брейс написал, как они счастливы, что «Годы» — бестселлер в Америке? Это было подтверждено моим положением во главе списка в «Gerald Tribune». Продали 25 000 экземпляров, без напряжения — мой рекорд.

(Теперь я мечтаю о «Трех гинеях».) У нас появилась мысль, если получим достаточно денег, купить пожизненную ренту. Как хорошо было бы не зарабатывать денег писанием.

Сомневаюсь, что мне удастся когда-нибудь сочинить еще один роман. Естественно, если только нечто вдохновит меня, как было с «Годами». Будь я другим человеком, я сказала бы себе: пиши, пожалуйста, критику; биографию; придумай новую форму и для того, и для другого; напиши еще что-нибудь совершенно новое: короткое, поэтичное.

Понедельник 12 июля. «Годы» все еще во главе списка и был всю неделю.

Судьбу не проведешь. Когда я сочиняла «Три гинеи» — надеюсь дописать, но еще не для публикации, в августе — я намеревалась отложить рукопись и взяться за Роджера.

23 августа. «Годы» на 2–3-м местах… 9 изданий.

Но сейчас мне кажется, что лучше месяц, июнь, вплотную поработать над «Тремя гинеями»; а потом читать и перечитывать заметки о Роджере.

Вчера, 22 октября, роман был последним в списке.

Кстати, меня не на шутку оскорбили в «Скрутини», назвав, как говорит Л., обманщицей в «Волнах» и «Годах»; чрезвычайно умно и высоко меня похвалил Ф. Фолкнер в Америке — вот и все.

(Я имею в виду, что это все, о чем мне стоило написать в отношении рецензий: предполагаю, что умному молодому человеку должно доставлять удовольствие разделываться со мной, — оно и правильно; однако лично Салли Грейвс и Стивену Спендеру роман нравится; итак, если суммировать, то я не знаю, какое на самом деле занимаю место, однако больше не собираюсь об этом думать. Гиббон был отвергнут «Нью рипаблик», так что в Америку я больше ничего не пошлю. И вообще не буду писать статьи, разве что для «Lit. Sup.», для которого собираюсь поработать над Конгривом.)

Вторник, 22 июня

Стыдно, конечно, писать тут, не взявшись за Конгрива. Но мои мозги после беседы с мисс Сартон, с Мюррей, с Энн вечером уже не работают, так что я не могу читать «Любовь за любовь»[234]. И за «Три гинеи» не возьмусь до понедельника — пока не переведу дух. Потом профессорская глава; потом финал. Сейчас главная задача — отвести кровь от мозга в какую-нибудь другую часть тела — согласно предписанию Г. Николсона, которое совершенно справедливо. Мне бы хотелось написать фантастическую историю о вершине горы. Ну да! О лежании на снегу; о цветовых кольцах; о тишине; об одиночестве. Но я не могу. Однако в один из ближайших дней все же нырну ненадолго в этот мир. Ненадолго — это навсегда. Больше никакой долгой работы; если раскаляться, то ненадолго. Вот бы придумать другое приключение. Довольно странно, как я увидела это — вчера на Чэринг-Кросс-роуд — в книге: новая форма. Брайтон? Круглая комната на волноломе — люди делают покупки, теряют друг друга — эту историю Анджелика рассказала летом. Но как она пойдет одновременно с критикой? Я пытаюсь получить четырехмерный мозг… жизнь в соединении с литературными эмоциями. Дневная прогулка — приключение разума; что-то вроде этого. И бесполезно повторять мои прежние эксперименты: эксперименты должны быть новыми.