Книга Поздний развод - Авраам Бен Иегошуа

– Да.

– Это выглядело абсурдом – то, как этот невзрачный человек сидел там, рассказывая мне о своей ОХОТЕ, которая должна была возникнуть откуда-то из леса – очевидно, он подразумевал, что оттуда, из леса, кто-то принесет ему уже готовое блюдо, поскольку в самой комнате я не обнаружил ничего похожего на кухню. Но он, внезапно перегнувшись через подоконник, стал вглядываться во что-то внизу. И, проследив за его взглядом, я увидел заросли кустарника, сквозь которые был протянут толстый пожарный шланг, из которого текла вода. Где-то там, внизу, видимо, что-то происходило, мне почудилось какое-то движение, после чего струя воды стала ослабевать, а затем и вовсе исчезла, как если бы кто-то завернул вентиль…

– И?!

– Это все.

– Это все? В этом месте твоего сна ты и проснулся или отправился досыпать?

– Нет, я проснулся. Звонил телефон, и я мог расслышать, как он кого-то о чем-то умоляет…

– А проснувшись, ты испытал тревогу?

– Может, ты отстанешь от меня с этим? Нет… не было никакой тревоги… меня просто разбудил телефонный звонок. Но если бы я отправился досматривать свой сон, то уверен, что первым делом спустился бы вниз посмотреть, куда прикреплен этот шланг и кто его перекрыл.

– А этот учитель английского… как ты сказал его звали?

– Ученики звали его «мистер Фокси». Потому что он был похож на длинную серую лису.

– Возникали ли у тебя какие-нибудь ассоциации, связанные с ним? Видел ли его когда-нибудь позднее?

– Нет. Он для меня абсолютно ничего не значил. Я даже не догадывался, что он занял какое-то место в моем сознании. Я не видел его все эти годы… и никогда не вспоминал о нем… почему же нечто подобное произошло?

– Ты хорошо успевал по английскому?

– Нет. Был одним из самых худших. Совершенно не приспособлен к учебе. Никогда не надеялся даже сдать выпускные экзамены…

– Были ли еще предметы, по которым ты не дошел до конца учебы?

– Нет. Я думаю, английский язык был единственным… Поскольку я как-то разом потерял интерес к получению багрута[6], я больше экзаменами не интересовался.

– А когда ты начал посещать вечернюю школу? Этот лицей. После учебы в средней школе?

– Примерно через год.

– А до того, в школе, в которую вы ходили… отец твой тоже работал там преподавателем?

– Да.

– А твоим учителем он когда-нибудь был?

– Нет. Он преподавал только у восьмиклассников.

– Ну и из-за чего же ты бросил школу?

– Кому это интересно? Мне – нет.

– Не допускаешь ли ты, что причиной было твое нежелание учиться именно у него?

– Ох… может быть, и так. Это возможно… ну, если я и думал об этом, то как-то по-другому. Могла быть эта причина… могли быть и другие, а эта – одна из них. Все это могло быть… только каким образом это поможет нам разобраться с моим сном?

– Этот преподаватель английского… ты говорил, что он для тебя был фигурой довольно второстепенной… уверен ли ты?

– Уверен абсолютно.

– Но во сне подобная второстепенная, малозначащая фигура может быть ширмой для других. Она этих других скрывает… более значительных.

– Не слишком понятно…

– Этот… мистер Фокси… он более или менее ровесник твоего отца… и подобно ему работал учителем… приходилось ли тебе когда-нибудь сталкиваться с ним?

– Никогда.

– Но ты провалил его предмет. Даже если это и правда – все равно он преподавал единственный предмет, по которому ты провалился, из-за чего и не смог в конечном итоге получить диплом.

– Для меня этот факт не имеет абсолютно никакого значения.

– Но ты ведь не станешь отрицать, что в каком-то смысле это тебя задело…

– Нет. Ничего подобного. Но тем менее продолжай.

– Учитель говорит по-английски, но ты тем не менее понимаешь его так, словно он говорит на иврите. Теперь твой отец обосновался в Америке, обретя новую, английскую идентичность. Невзирая на это, его прежняя, еврейская идентичность продолжает оставаться здесь…

– Продолжай. Я тебя слушаю. И пока что не могу сказать, что ты прав. Или – что ты не прав.

– Учитель из твоего сна изменился. Обычно он ходил в толстой зимней одежде, а здесь он внезапно предстал в белой летней рубашке. Он был не похож на себя, прежнего… изменился… точно так же, как, по твоим словам, изменился твой отец… ты ведь говорил об этом… о его новом, молодцеватом стиле, о том, насколько артистично стал он выглядеть. Я пытаюсь на эти факты опереться. На детали, о которых ты упоминаешь в твоем сне: преподаватель, сидя у окна, ожидал насыщения какой-то сытной пищей благодаря его ОХОТЕ… А твой отец прошлым вечером что делал? Он тоже ОХОТИЛСЯ, только за красным БОРЩОМ. Сходство прямо бросается в глаза: красное… как кровь… и там и здесь. Мне показалось или нет, что аппетит твоего отца определенно расстроил тебя? Он стал похож на другого учителя, который для тебя ничего не значит, обрел другую личину, маску – не без твоей, кстати, помощи. Зачем ты надел ему очки и наградил лысиной? Кому и для чего понадобился подобный камуфляж? А это случилось потому, что на самом деле ты думал о нем… Потому что сон вывел наружу некие твои затаенные желания. Тебе нужно было спрятать их в других образах, чтобы защитить самого себя и в то же время дать, найти для них какой-то выход. Какой именно – это и предстоит нам выяснить.

– Я внимательно слушаю тебя. И снова – не говорю, что ты прав. Так же, как не утверждаю обратного. Однако у меня возникает один небольшой вопрос: эта теория камуфляжа, скрытности, подмены – она общепринята или ты сварганил ее специально для меня?

– Можешь не сомневаться – она принята повсеместно. В нашей работе это – букварь. Любой сон – это попытка подмены одного другим – так работает эта система.

– Но что, по-твоему, я пытался скрыть?

– Нечто, имеющее отношение к твоему отцу… или к твоим намерениям, связанным с ним. Это уже твое дело разобраться с этим. Потому что с самого начала твой сон ясно свидетельствует и о тебе самом, о попытке твоей самоидентификации… Да и все остальное также имеет отношение к тебе. Я сужу об этом на примере упомянутых тобою двух лестниц. Ступени в твоем сне означают наличие у тебя сексуальных желаний, сам факт подъема по ним и спуска есть не что иное, как сам половой акт…

– Считаешь меня за дурака? Да?

– Даже не думаю.

– Тогда пытаешься выглядеть дураком сам.

– Не умничай, а слушай. Это классический символ, а в твоем случае он выражается с предельной ясностью. Ты поднимаешься по лестнице одного вида, прямой и светлой. Но тут же, рядом, вьется лестница совсем другая – темная, продуваемая насквозь ветром, ведущая неведомо куда, без всякой пользы, и покрыта она красным, старым, потрепанным ковром. Заметь, на всякий случай, снова красный цвет. И приводит эта лестница тебя в комнаты, уже, похоже, давно оставленные жильцами, – мне совершенно ясно, что женщинами: полотенца, заколки, клочки использованной ваты, разноцветные женские пожитки… Между двумя этими лестницами – разделяющий их пролет, который ты не пробовал даже преодолеть; небольшой и не столь уж такой опасный, он, без сомнения, оказался бы тебе под силу. Что это ты сказал мне несколько минут тому назад? «Есть сколько хочешь женщин, которых я могу…»