Книга По ступеням «Божьего трона» - Григорий Грум-Гржимайло

Так как было тепло, то угощение выставлено было на открытом воздухе. Тут же помещались и музыканты – балалайка (дутар) и бубен (дап). Когда нас усадили на почетном месте и придвинули к нам всевозможные яства, из толпы выступила молодая женщина, прекрасно исполнившая несколько песен под аккомпанемент инструментов и при поддержке хора, составившегося из мужских и женских голосов всей толпы. Пение это продолжалось довольно долго. Наконец, репертуар певицы был, очевидно, исчерпан: она взяла поднос, накрыла его платком и пошла обходить с ним всех присутствующих. Когда очередь дошла до меня, я вынул и положил на него кусок серебра, весом в 5 цяней. Это произвело сенсацию, чем я и поспешил воспользоваться, чтобы распроститься с радушными хозяевами.

В Дга меня уже ждали. Небольшая комнатка, примыкавшая к мечети и служившая уже однажды приютом моему брату, была чисто прибрана и устлана кошмами. Толпа, высыпавшая нам навстречу, помогла нам внести сюда наши вещи и устроиться в ней с возможным комфортом. Явился и дастархан: дыни, изюм, сдобные лепешки и чай. Мы спросили о проводнике. Тогда из толпы выступил высокий, опрятно одетый мужчина и представился: «Рахмет-ула, к вашим услугам!» Рахмет-ула – сухощавый брюнет, лет 45, славился как первый охотник в округе. Продолговатое, с слабо развитыми скулами лицо его, с тонким, немного горбатым носом, красиво очерченными губами и небольшими ушами, носило печать мужества и благородства. Происхождением он был не турфанец. Предки его были выходцами из-за Лоб-нора, а сам он некоторое время аксакальствовал в одном из селений Сынгима, где и до сих пор еще продолжал жить его брат.

Так как цель моей поездки в горы Чоль-таг я не мог объяснить иначе, как желанием поохотиться на диких верблюдов, то очевидно, что при обсуждении маршрута предстоящего путешествия были приняты в расчет преимущественно те местности, где имели обыкновение держаться эти животные. Мне называли различные урочища, многие спорили о выгодах того или иного пути, но, наконец, на чем-то все сообща согласились, и Рахмет-ула объявил мне, что наша поездка может продолжиться дней 10 либо 12. В зависимости от этого был назначен и гонорар: 5 ланов за проводы и по 10 ланов за каждого убитого верблюда. Следующий вопрос, который предстояло нам обсудить, возбудил еще более споров. Рассчитав общий вес жизненных припасов, фуража и запасной воды, которую нам предстояло захватить с собой из селения, мы решили, в подмогу нашим вьючным животным, нанять одного или двух ишаков; но в этом-то и встретилось затруднение: никто не хотел отдавать своего ишака из боязни, конечно, его совсем потерять. Нам, нашей добросовестности, очевидно, не доверяли: опасались, что мы, облегчая своих животных, станем перегружать наемного ишака и тем надорвем его силы… Тогда мы предложили продать нам ишака с тем условием, что если он вернется обратно здрав и невредим, то деньги, уплаченные за него, нам будут возвращены, за вычетом, разумеется, тех денег, которые, по уговору, следуют за двухнедельное его пользование. На такую комбинацию согласились.

Этот день мы закончили обычным в Турфане порядком: явились музыканты, нашлись солисты; более состоятельные или тороватые нанесли дынь, и началось настоящее гульбище. В свою очередь, я угощал чаем и сахаром, а затем спел несколько песен под аккомпанемент небольшой гармоники, которая случайно оказалась при нас. Пение слушали со вниманием, причем с крайним любопытством следили за движением моих пальцев по клавишам совсем им незнакомого инструмента. Разошлись по домам только во втором часу ночи; а когда мы ложились, Комаров выразил общее резюме вынесенных им из сегодняшнего дня впечатлений в таких выражениях: «Славный народ эти турфанцы! С ними так же легко ладить, как с киргизами у нас, в Семиречье. Куда китайцам до них…»

В Дга мы дневали. Задержка случилась совсем непредвиденная. В одной из ведерных жестянок, предназначенных для запасной воды, оказалась сильная течь. Как быть? С этим вопросом пришлось обратиться к собравшимся провожать нас нашим новым приятелям.

– У нас есть здесь мастер (уста)… Оружейник! Он вам это живо исправит.

Это был счастливый выход из затруднения. Оружейник явился, и хотя он действительно оказался мастером своего дела, но с нашей жестянкой все же провозился до десяти часов следующего утра.

Для того чтобы убить как-нибудь время, я отправился в гости к Рахмету.

Домик его, как и все почти постройки в Дга, снаружи не был оштукатурен. Двор был небольшой и приходился среди целого ряда пристроек, составляющих его естественную ограду. Приотворив дверь, я очутился в небольшой горнице, вроде передней, откуда другая дверь вела уже в жилое помещение, обширную, но не особенно высокую комнату, две трети которой занимал невысокий канжин. Он был устлан циновкой и войлоком. Вдоль левой его стены стояли кованые сундуки и ларцы с хозяйским добром, а поверх их сложены были подушки и одеяла. Это была чистая часть комнаты; остальное же помещение отведено было под кухню: здесь находилась домашняя утварь, горлач (коза) с водой и дрова. В стене справа был сделан камин, а напротив вбиты колышки, на которых висело носильное платье. Наконец, по всем стенам имелись ниши, служившие для складывания всевозможной мелочи и посуды. Комната освещалась сверху, при помощи задвижного окна; но, кроме того, здесь имелось и другое окно, проделанное в стене, противоположной двери, и заклеенное бумагой.

Рахмета не было дома; он только что отлучился куда-то. Но я был принят его женой, которая тотчас же и пригласила меня занять место на канжине. Пока она распоряжалась посылкой за мужем и сбором дастархана, я осмотрелся кругом, причем внимание мое привлек хлопок почти желтого цвета, который, не очищенный еще от коробочек и семян, целой горой лежал вдоль одной из стен помещения. Оказалось, что это был худший сорт возделываемого в Турфане хлопчатника, шедший при пряже в основу ткани или же на подвачивание одеял и теплого носильного платья.

От шурпы[113], я отказался и, выпив чашку очень хорошего молока, распрощался с гостеприимным хозяином. В 12-м часу 20 октября мы, наконец, покинули Дга. Наш караван состоял из пяти человек, пяти лошадей, верблюда и двух ишаков, на одном из коих ехал сын Рахмета-улы. Запасы состояли из пуда баранины, 50 лепешек, 6 крю кунака, 30 дынь и 12 кг воды. Из Дга ведут три дороги в горы Чоль-таг: восточная, через перевал Таш-уа (каменный знак) на ключ Палуан-булак (Охотничий ключ), западная, через теснину Урыльша-аузе на ключ Ильтырган, и средняя, по которой мы и направились, на тот же ключ Ильтырган, через ущелье Ильтырган-аузе.

Едва мы вышли из Дга, как очутились в совсем бесплодной, полого подымавшейся к горам Чоль-таг пустыне, рыхлая глинисто-песчаная почва которой усыпана была галькой и местами покрыта выцветами соли. Нога уходила по щиколотку, но следа почти не оставляла, чему причиной являлась крайняя сухость почвы: след затягивался мелкоземом, ссыпавшимся с его краев. В трех километрах от селения мы пересекли широкое и глубокое русло былой реки, выносившей некогда воды с нагорья Чоль-таг в котловину Асса. О ней уже говорилось выше неоднократно, а потому здесь мы ограничимся указанием, что далеко видимое направление его оказалось юго-восточным и что на дне его, так же как и близ Асса-шара, были ясно намечены следы водяных струй. Последний факт крайне интересен. Очевидно, что если не ежегодно, то временами здесь все еще продолжают течь снеговые воды, стекающие с каких-нибудь больших высот Чоль-тагского нагорья, подымающихся где-нибудь невдалеке от Люкчунской котловины.