Книга Андерсен - Шарль Левински

242

Но сегодня я спрашиваю себя…

Нет, я больше ничего не спрашиваю. Я только заслоняюсь от ответа.

Одному мне не справиться. Кто бы мне сказал, что всё совсем не так, как я тут себе надумал. Ведь ему же было всего семь лет. Только что начал в школу ходить. Возраст, когда ещё верят в деда Мороза. Когда собирают картинки про футбол. Ведь не мог же он тогда…

Теперь ему двенадцать, и он выстроил план, как сбежать от нас так, чтобы его не нашли. И ему это удалось.

Ему было всего семь лет, когда это произошло, но он не плакал. «Так для неё лучше», – сказал.

От Single Malt осталось всего полбутылки. Не поможет ли это вымыть из головы дурные мысли.

Я выпил три стаканчика или пять, не знаю. Я же не из стаканчика пил. Теперь бутылка пуста, а мысли так и не смыло.

В яслях он взял нож и порезал другого мальчика.

Может, у него в мозгу коммутация не так перемкнулась. Если такое бывает у взрослых, почему бы не быть и у детей. Может, что-то у него в голове есть такое, что большую часть времени он разумный, а потом вдруг раз – и…

Это было не вдруг. Свой побег он готовил месяцами.

Не могли же мы с Хелене всё делать неправильно. Ведь мы же старались.

«Мы действовали из благих побуждений и по совести». Так говорят политики, когда их застукают на неблаговидных делах. Из благих побуждений и по совести. Но мы-то ничего не знали. Вообще ничего. Или всё, что мы – как нам казалось – знали, было ложью.

Это нечестно, что обо всём этом мне приходится думать в одиночку. Ведь мы же как-никак женаты, Хелене. В богатстве и в здравии, в бедности и в болезни. Ты не смеешь бросать меня одного с моими мыслями.

Вот уже три часа утра. Она будет в ярости, если я сейчас позвоню.

А мне плевать, в ярости так в ярости. Я должен ей это сказать. Я должен сказать ей всё. Прямо сейчас.

Ведь это же наше общее дело, чёрт бы его побрал.

243

Сейчас утро, во рту у меня сушь. В глотке наждак. Я осушил целый кран холодной воды, но не помогло.

Я проснулся на софе в гостиной. До кровати, как видно, добраться не смог. Но хотя бы поспал, хоть пару часов. Теперь я сижу за столом и пытаюсь записать, что произошло. Пытаюсь разделаться с этим через запись. Как советовала Майя.

Тупая корова. Она виновата во всём.

Конечно, я был пьян вчера ночью. Второй раз за неделю, а ведь я вообще не переношу крепкий алкоголь, да он мне и не нравится. Изредка выпить бутылку вина или одно-два пива, вот и всё. Дорогой виски стоял запечатанный в шкафу с нашей свадьбы. Но у меня была причина напиться. Лучше всего мне было бы вообще больше не трезветь.

Не будь я пьян, я бы не позвонил Хелене среди ночи.

Пьяный, но в своём уме. Рассудок мой функционировал. Даже слишком хорошо. Мне даже не пришлось искать номер их телефона, хотя звонил я Петеру и Луизе лишь от случая к случаю. Середина ночи казалась мне самым подходящим моментом времени. Самым логичным, если и не самым разумным. Чтобы к аппарату подошла сама Хелене – так я рассудил, – если она не хочет, чтобы проснулись Петер и Луизе.

Как было бы хорошо, если бы всё, что я передумал в эту ночь, было лишь пьяными измышлениями. Но сейчас я протрезвел, а думаю всё то же.

Мне не пришлось долго звонить. Она спит в маленькой каморке рядом с гостиной, Петер называл эту каморку своим кабинетом, хотя это была лишь кладовка. Бывшую комнату Хелене занимала теперь Луизе. Из-за этой своей дрожи она не хочет больше спать в одной кровати с мужем. Стыдится своей болезни.

Я всё рассчитал правильно. Трубку сняла Хелене, и я смог наконец-то поговорить со своей женой. Но это не был разговор, каким я себе его представлял. Я хотел ей рассказать всё – позитивное и негативное, что я наконец нашёл след Ионаса, что прояснил для себя, как задолго началась подготовка к побегу, хотел обсудить с ней то, что мы, может быть, уже целые годы неверно оценивали нашего сына. Но до этого дело не дошло. «Я должен тебе кое-что сказать», – началя, но она сразу меня перебила.

«Я знаю, что ты хочешь мне сказать», – заявила она.

«Я не хочу это слышать», – заявила она.

«Тебе должно быть стыдно», – заявила она.

244

Перед её пациентами, которые раз в неделю за большие деньги ложатся на кушетку в её кабинете, у Майи есть обязанность сохранения тайны. Они могут ей рассказывать всё что хотят, а она об этом должна молчать. Может, она их вообще не слушает. Сама же мне говорила: «Человеку хорошо уже от одного того, что он может выговориться».

А мне было бы гораздо лучше, если бы она про это не проговорилась.

Но я ведь не пациент, я лишь мужчина, с которым она была в постели, поэтому ей плевать на то, что она ему учинит своей болтовнёй. Но Хелене это же совсем другое дело! Это их старая дружба, и они, девочки, должны держаться друг друга против подлых мужчин.

Майя позвонила ей и во всём исповедалась. На другой же день после того, как это произошло. Наверное, рассказала в деталях, как было дело. Она и раньше всегда любила рассказывать о своих победах.

Но победой она это, естественно, не называла. Возможно, рассказала Хелене, что я на неё набросился. «Я ничего не могла поделать, совсем ничего».

Арно во всём виноват. Наверное, не трудно было в этом убедить Хелене.

«Не надо мне ничего рассказывать, – сказала мне жена. – Я знаю, что произошло».

«Произошло». Как будто случилась неполадка, кратковременная ошибка функции. Небольшой сбой системы. Но ведь это был не просто эпизод, случившийся помимо чьей-либо воли. Ведь это было нечто большее?

Или я обманываюсь в этом?

Так или иначе, ей не следовало выбалтывать это Хелене. Изображает из себя бог знает какую психологиню и ни минуты не думает о том, какие бедствия этим учинит. Теперь Хелене будет думать, что я насилу дождался, когда мы поссоримся, прямо вот подстерегал случай, когда она уедет из дома. И что я рад тому, что она меня покинула.

«Теперь-то я знаю, что ты за человек», – сказала Хелене.

Я попытался ей объяснить, как это случилось и что она тоже к этому причастна, бросив меня одного, но она ничего не хотела слышать. У неё уже было готовое мнение. «Я слышала, моя кровать уже стоит в подвале, – сказала она. – Очень удобно для тебя. Теперь ты можешь установить в спальне большой сексодром для своих случек».

Она сказала это очень тихо. Как будто это её нимало не волнует. Но, может, и потому, что не хотела разбудить родителей. «Это окончательное всё между нами», – сказала она тем же спокойным тоном.

До разговора о Йонасе дело даже не дошло.

245

Сегодня воскресенье, одиннадцать часов утра, и с улицы доносится звон церковных колоколов. Может, это та самая церковь, в которой они сейчас все сидят, разнаряженные, и говорят друг другу: «Что может быть лучше, чем стать отцом?»