Книга Богиня маленьких побед - Янник Гранек

Он раскурил трубку и несколько раз ею пыхнул. Это, по-видимому, немного его успокоило.

– Бедная Китти. Она яростно защищает Роберта, хотя они раскопали старую историю о том, как он когда-то изменил жене со своей бывшей подругой-коммунисткой! До какой низости они еще дойдут?

– Нас это не касается, Адель! Я терпеть не могу все эти сплетни и пересуды.

Я проглотила обиду. Иллюзий у меня не было: Оппи в этой истории нельзя было назвать белым и пушистым. Конечно же я его уважала, он очень много для нас сделал, но это отнюдь не мешало ему играть с огнем. Судебный процесс, больше похожий на пародию и в конечном счете закончившийся в его пользу, пресса назвала «делом Шевалье». В ту эпоху оголтелой антикоммунистической истерии каждый, кто выступал против применения атомной бомбы, считался изменником родины. Во время одной из телепередач Эйнштейн предупредил общественность об опасности использования водородной бомбы. Такая бомба, основанная на термоядерном синтезе, по своей разрушительной силе была в тысячу раз мощнее атомного оружия, использующего принцип расщепления ядра[114]. После этого заявления на Эйнштейна обрушили гнев не только антикоммунисты всех рангов и мастей, но и бессменный руководитель ФБР Эдгар Гувер. Проявив себя сначала в роли ревностного сторонника милитаризма, на посту начальника лаборатории в Лос-Аламосе, Оппенгеймер, в свою очередь, тоже попытался внести вклад в сдерживание гонки ядерных вооружений. Я слышала, как он обсуждал этот вопрос с коллегами, суетясь вокруг барбекю. По его словам, американского арсенала уже было достаточно для того, чтобы утопить Сибирь в Тихом океане и тем самым нагнать страху на наших красных «врагов». В 1949 году новость об испытании первой русской атомной бомбы накрыла общество гигантской волной шпиономании, кульминацией которой стали арест и казнь четы Розенбергов, обвиненных в выдаче Советам секретов Лос-Аламоса. Минувшим летом, в самый разгар охоты на ведьм, мы, по уши увязнув в Корейской войне, узнали об испытании в СССР первой водородной бомбы – менее чем через год после того, как своего первенца, «Иви Майка», взорвали американцы. Быстрота, с которой русские довели до ума технологию создания атомной бомбы, еще больше раскрутила колеса безумной мельницы сенатора Маккарти. Да как эти коммуняки посмели добить так далеко струей своей гнусной мочи! Кто продал им эту игрушку? Главные действующие лица проекта «Манхэттен» вновь подпали под подозрение. Выступая с умеренных позиций, Оппенгеймер вызвал огонь на себя, в итоге вся стая подвергла его бешеной травле. Эдвард Теллер так и не простил, что Роберт предпочел ему Ханса Бете на посту директора отдела теоретической физики Лос-Аламосской лаборатории, и закатал рукава белой рубашки, чтобы самолично вырыть Оппи могилу. Роберт не был святым: он уже был замечен в naming names[115], довольно обычном занятии для эпохи, когда запугивание поджарить человека живьем вновь стало вполне допустимым делом. В конечном счете он донес на своего друга Хаакона Шевалье, преподавателя из Беркли. Новая комиссия, призванная установить «верность» Роберта, не преминула указать на противоречивость его предыдущих заявлений. А заодно еще раз покопаться в прошлом, обвинив Оппи в симпатиях к «левым» и в связи с девушкой из числа коммунистических активисток. Не забыли они и о бывшем муже Китти, сражавшемся в рядах борцов с режимом Франко. Оппенгеймеры оказались узниками чрезвычайно сложной, запутанной, но вполне предсказуемой ситуации. Потому как Оппи, с присущей ему смесью надменности и неоспоримого превосходства, был идеальной мишенью для мелких завистников. В понимании этого человека, прекрасно играющего в шахматы, позиционировать себя в роли жертвы представляло собой не что иное, как просчитанный риск: в Истории он оставит след как мученик, но не как слабовольный доносчик. Темные стороны его личности отнюдь не подвергали сомнению мое доброе к нему отношение, как раз наоборот. У этого всемогущего руководителя тоже были свои недостатки. Но в тот день нужно было не разбираться в нюансах, а возмущаться. Гнев мешал страху возобладать над умами. Хотя бы на мгновение. Ведь никому не известно, кто в этом черном списке стоит следующим. Курту не в чем было себя упрекнуть. В душе он не был предателем, да и секретов никаких продать тоже не мог. Русские почему-то не проявляли ни малейшего интереса к его работе, но в соответствии с безумной логикой той эпохи под подозрение подпадали все, даже он. При этом для моего мужа элементарный вызов явиться в суд в качестве свидетеля мог бы оказаться роковым.

Мы попивали остывший чай, надеясь на лучшие дни. Я взглянула на часы: нужно было уходить. Я опасалась, что Курт, воспользовавшись всеобщим молчанием, начнет какой-нибудь заумный и неуместный разговор, тайна которого будет известна ему одному. Такую возможность он не упустил.

– Судебный процесс над Оппенгеймером далеко не первый. Великие ученые во все времена становились объектом нападок со стороны власти. Галилей, Джордано Бруно, Лейбниц…

Альберт немного помедлил. Он прекрасно знал, куда заведет этот путь Курта, и не устоял перед соблазном немного поддеть друга. Моргенстерн с большим трудом скрывал охватившее его нетерпение, прихлебывая чай из уже опустевшей чашки. Предвидя, что сейчас ей предстоит пройти через тяжкое испытание, Лили вытянула и скрестила ноги.

– А я все думал, Гёдель, сколько времени вы будете тянуть, перед тем как включите в повестку дня старину Готфрида. Ему-то что делать в этом списке гонимых храбрецов? Насколько я помню, Лейбниц вовсе не был жертвой!

– Ньютон пользовался могущественной поддержкой в политических кругах. И совершенно безнаказанно украл у Лейбница, присвоив себе, исчисление бесконечно малых величин.

– Но с заговором это не имело ничего общего! Ньютон был тот еще мерзавец. Но я его прикончил своей теорией относительности, так что можете не волноваться!

– А как вы прокомментируете тот факт, что из библиотеки Принстона исчезли все ссылки на Лейбница? Оскар не даст мне соврать.

Моргенстерн смущенно согласился. Университет стал обладателем довольно полного собрания научных трудов немецкого ученого, но многие документы в нем отсутствовали. Если верить Курту, Лейбниц сохранил для будущих поколений все свои записи, черновики и заметки. Самостоятельно уничтожить бумаги он просто не мог. Оскар объяснял это небрежностью составителей библиографии и никаких козней в происходящем не усматривал. Мой муж прикидывался глухим и радовался возможности подлить масла в огонь своей блажи.

– Некоторые тексты тайком уничтожены теми, кто не желает, чтобы человечество стало умнее.

– Кем конкретно, великие боги? Маккарти? Да он даже собственную фамилию, и ту по буквам читает!