Книга Период полураспада - Елена Котова

– Кисик, я говорил тебе, что Юрка другой… Нет у него твоей силы, нет готовности преодолевать трудности. Он просто слабее. Но в нем много других хороших качеств, и он наш сын.

– Ты говорил, это правда. Но я надеялась…

– Тебе очень плохо? Не могу смотреть, как ты убиваешься.

– Мы оставили сына с жизнью, вывернутой наизнанку, и летим в страну, вывернутую наизнанку. Но у нас есть девять часов недосягаемости. Тут нас не достанут, и ничего не случится, мы летим. Давай наслаждаться этим. Пить шампанское и радоваться…

Половина от остатка

Через неделю после возвращения Коли с женой в Москву отправили в отставку правительство, назначив исполняющим обязанности премьера снова Виктора Степановича Черномырдина. Они вздыхали, что через Думу Черномырдин не пройдет, а им самим он чем-то импонировал. Не только имя, но и характер, как у Лениного отца, те же прямота и хитринка одновременно, та же сила, упрямство, умение принимать решения. Даже шутки похожи. Взять хотя бы: «курс у нас один – правильный!»

Премьером стал Примаков, человек вполне понятный: мидак, гэбэшник, профи-интриган. В экономике ничего не понимает, демократия для него – просто слово, которое принято употреблять для обозначения… Уж точно не для обозначения разумного устройства общества. Может, вражеской идеологии?

Страна доказывала свою несовместимость с демократией и с разумным устройством, регионы рвали ее на куски, а Ельцин стал трагикомичен.

Внезапно позвонил Юра сообщить, что хотя в августе прием во все колледжи в Америке уже закончился, он сумел найти один, и его приняли. Слова «сумел найти колледж» в устах сына, не озабоченного сколь-либо разумным устройстве своей жизни, не оставляли сомнений в том, что мамаша Эрин хорошо услышала Лену. Западновирджинская семейка пристроила его в заштатный художественный колледж имени Фомы Аквинского в Рокланде, кошмарном пригороде Нью-Йорка. Зато недалеко от колледжа Pratt, одной из самых достойных художественных школ Манхэттена, где училась Эрин.

Мать страшилась спугнуть ноту понимания, прозвучавшую при их прощания у трубы самолета, но считала, что в отношениях сына с жизнью не должно быть неопределенности. Не с матерью, а именно с жизнью.

– Юра, я конечно же буду оплачивать, как и раньше, твой колледж. Кроме этого, буду давать пятьсот долларов на жилье, потому что мой сын не может жить в помойке. За тысячу вы легко снимете что-то пристойное. Но это все, и прошу понять, что это не наказание. Я думала, ты станешь инвестиционным банкиром, а ты решил стать художником. Это другая сфера, другая жизнь, все другое… Художник, которому мать оплачивает образ жизни инвестиционного банкира, это ненормально. Крыша съедет, картина мира исказится. Понимаешь, что я пытаюсь сказать?

На это сын только буркал, что мать вольна сама распоряжаться своими деньгами. Лена не могла понять, что у него на душе.

Сын не хотел причинять матери боль и не хотел откровений с ней. Ему были в тягость звонки матери и бабушки, потому что они обе лезли в его душу, а у него в душе был кавардак. Он не слишком сильно горевал, что его запихнули в колледж St. Thomas Aqninas College. После Saint Albans School учиться можно было, не напрягаясь, поэтому три дня в неделю он стал работать в велосипедном отделе спортивного магазина по соседству с колледжем, в богом забытом местечке West Nyaсk. Они с Эрин сняли квартирку на втором этаже покосившегося особнячка, правда, в достойном нью-йоркском предместье Terrytown.

Конечно, ему нравилась свобода, жизнь с Эрин, то, что не надо больше врать и прятаться, что он в Нью-Йорке, а не в сраном Монреале среди безликих канадцев. Но ребята в колледже Фомы Аквинского были не лучше, а подсобка спортивного магазина, где он прикручивал педали велосипедов, не могла ему нравиться, несмотря на декларации о счастье работы на кухне для бездомных. Не нравилось ему и знакомство с настоящим безденежьем, не нравилось питаться спагетти и замороженной курицей, покупать в день по два банана. Не нравилось думать о том, что будет, когда купленные мамой шмотки износятся. Не нравилась, что и сама новая жизнь, в которую он с таким трудом вырвался, оказалась скучной и убогой.

Юра говорил себе, что это временно, но не знал, что он должен сделать, чтобы в жизнь пришли краски. Прежнюю жизнь в семье он по-прежнему считал отвратительной, а контуры новой не хотели проступать. Признаться в этих мыслях матери было невозможным, прервать отношения с ней, бабушкой и папой – тоже.

Тем временем Россия погружалась в депрессию, люди, обнищавшие в очередной раз, – тоже. Казалось, тоска разлита в воздухе, темном, нечистом и гнетущем. Безрадостная, тяжкая осень девяносто восьмого года. Теперь уже мир Лены, принцессы четвертого поколения, раскололся на «до» и «после», но она еще не поняла, что так было и будет всегда. Она думала об искалеченной судьбе сына, о своей вине перед ним и мамой, которую она снова предала.

Лена приехала в Америку на Рождество. Проведя неделю в «доме на опушке», они с Наталией Семеновной и Колей отправились встречать Новый год в Нью-Йорк. Забросили вещи в отель на Манхэттене, доехали до Terrytown, захватили Эрин и покатили к Юре на работу.

На всю жизнь Лене врезалась в память картина огромного провинциального молла, торгового центра, приютившего, в придачу к безразмерному гипермаркету, самые дешевые магазины… Спортивный магазин, пыльные запахи залежалой синтетики одежды и дешевых кроссовок, резины гантелей и ковриков. В подвале, пропахшем еще и машинным маслом, среди велосипедов и валяющихся запчастей – ее сын, выпускник лучшей школы Вашингтона, не желавший дружить ни с дочерью вице-президента страны Сарой Гор, ни с внуком Рокфеллера, ни с другими ребятами, которые теперь учились в университетах Ivy League… Грязные ногти, содранные в кровь пальцы, прикручивает педали велосипедов. Лена обняла сына, его волосы пахли так же, как и подвал.

– Малыш, милый мой…

– Приветик! Я как раз заканчиваю. Очень есть хочу.

Лена предложила пообедать в итальянском ресторане напротив дома сына, но Юра раздраженно ответил, что есть он хочет сейчас и здесь. В молле был только McDonald’s. Ни Лена, ни Наталия Семеновна не могли представить, что в канун Нового года, лучшего семейного праздника, им придется есть бургеры. Сын продолжал демонстрацию своих новых ценностей, Лена понимала, что он только ждет, чтобы мать фыркнула или, еще лучше, горестно вздохнула…

Когда она вернулась в Москву, Гусинский стал настаивать, чтобы она перешла работать к нему: реструктурировать его «Мост-Банк» после кризиса.

– В похоронной команде решила поработать? – Владимир Евтушенков, к которому Лена кинулась за советом, выражал свои мысли кратко. – Тебе один раз сдали одни козыри, ты бросила карты на стол и уехала в Америку. Второй раз не сдают, но тебе повезло: ты зампред ВЭБа. Опять хочешь бросить? Третьей сдачи не будет.

Свою ошибку Лена поняла уже через месяц обитания в «Мосте». Банк был мертв, а главный акционер думал не о реструктуризации, а о том, как выкачать из него последние деньги для решения своей политической задачи – посадить в кресло премьера Юрия Лужкова. К концу года его банк обанкротили, за долги отобрали и телеканал НТВ, империя Гусинского рухнула, а Лена осталась без работы и без надежды ее найти: на ней стояло клеймо «человека Гусинского». Она обивала пороги друзей и знакомых. За Юркин колледж надо было платить, ипотеку – погашать, мамина медицинская страховка, страховка дома… Деньги таяли, расходы росли.