Книга Когда зацветет сакура… - Алексей Воронков

«Скажите, как мне отыскать мужа?» – сгорая от нетерпения, спросила она в штабе корпуса. Последовал ответ, от которого похолодело в груди: «Ваш муж сейчас там, где идут бои…»

Только дней через шесть, когда закончились жестокие сражения под Тукумсом, смогла состояться эта удивительная встреча в самом пекле войны. Он не мог поверить в реальность происшедшего, для него это казалось чудом, сказкой, небылью – всем, чем угодно, но только не явью. Три года разлуки – и чтобы вот так просто встретиться в этом аду!..

Они стояли друг против друга – незнакомые, исхудавшие, повзрослевшие не по годам. «Здравствуй, милая!», «Здравствуй, мой родной!». Нет, это не они говорили – это говорили за них их глаза…

Алексей переговорил с начальством, и Нину оставили в бригаде. Теперь они уже не разлучались до самой победы. Порой в перерывах между боями они уединялись и, сидя где-нибудь на берегу безымянной речки или в лесу, говорили, говорили, говорили… Жадно, торопливо, захлебываясь от эмоций. Боялись, что их снова разлучат.

Конечно же они понимали, что войне скоро придет конец, и пытались мечтать. Нине непременно хотелось вернуться в родной Куйбышев. И чтобы никаких больше скальпелей! Хватит, мол, насмотрелась крови…

– Скучать ведь будешь без операционной, – услышав это, улыбнулся Алексей. – Говорят, что ты отменный хирург… Буквально чудеса творишь…

Что и говорить, практика у нее была большая. Любой бы академик позавидовал. Теперь она могла, как говорится, с закрытыми глазами выполнить, почитай, любую сложную операцию. Ведь что такое медик на войне? Он и швец, и жнец, и на дуде игрец. Вот и ей и от простуды бойцов приходилось лечить, и раны им штопать, и зубы сверлить. Бывало, сутками не выходила из операционной, куда все везли и везли раненых. В начале войны она пуще смерти боялась оперировать, а теперь ей сам черт был не страшен. Коллеги говорили, что она родилась хирургом. Самые сложные операции теперь доверяли только ей.

Служил в их бригаде хороший парень – капитан Бровин. Красавец, атлет, а храбрец, каких свет не видывал. Однажды во время боя в его танк угодил снаряд. В живых-то остался, но лицо ему разворотило страшно. Он – к Нине. Выручай, мол, Нина Федоровна, меня невеста в Москве ждет, а разве она примет такого урода? А Жакова: «Я сделаю тебе, капитан, операцию, но если хочешь, чтобы не было уродливых шрамов, никакого новокаина… Сможешь вытерпеть?» «Смогу!» – твердо заявил он.

И ведь смог! Только перед самой операцией попросил, чтобы ему дали полстакана спирта… А потом Бровин на какое-то время исчез из поля зрения Жаковой. А когда через пару месяцев она его увидела, обрадовалась: на его лице были лишь едва заметные ниточки швов – все, что осталось от тяжелого ранения.

– Спасибо тебе, капитан! Огромное спасибо! – обняв Нину и сглотнув слезу, проговорил Бровин. – Век буду помнить…

Нину можно было понять – там, в Куйбышеве, у нее остались родители. Однако и Алексей был не прочь вернуться на свой завод. Никак не мог забыть его: а как забудешь, если все самое светлое в жизни было связано с ним? Здесь и копейку первую заработал, и хорошую специальность приобрел… Тогда же и с Ниной познакомился. В общем, решил снять погоны. Хватит, послужил родному отечеству – теперь пусть другие послужат. Теперь только остается ждать, когда им позволят вернуться на родину. А то Нине платье уже по ночам снится. Как-то в Риге нарядилась в трофейное, что санитары нашли в одном из оставленных немцами домов, так полчаса от зеркала не отходила. Даже всплакнула. Вот какой женщина должна быть, а она что? Страшно подумать – четыре года из формы не вылезает.

Что и говорить, женщине вообще на войне тяжело. Гораздо тяжелее, чем мужикам. И даже не в физическом плане. Взять хотя бы личную гигиену… Где на фронте она горячую воду найдет? А ведь без этого ей никак. Летом, конечно, проще: отыскал речку – и плещись в ней хоть до морковкиного заговения. А как быть зимой? И другое… Чтобы справить нужду, женщине-бойцу приходится какое-то укрытие искать. А бывает, укрытий этих днем с огнем не найдешь – одно чисто поле. И что прикажете делать?..

Но есть еще кое-что, от чего женщина порой больше всего страдает на войне. Это чрезмерное внимание к ней со стороны мужского пола. Правда, Нина умела себя поставить так, что к ней никто не приставал. Конечно, отдельные попытки были, но, получив от ворот поворот, служивые отступали. Иные же, зная, что она жена такого же, как они, фронтовика, и вовсе об этом не думали. Дескать, подло это. Считай, своего собрата по беде предаешь.

Но один настырный ухажер все же нашелся. Это был начальник санбата, в котором служила Нина. От таких бывает трудно отделаться. Коли пристал – не отстанет. А тот сразу поставил себе задачу сделать Нину ППЖ. Что такое ППЖ, любой фронтовик тебе скажет – походно-полевая жена. Сколько раз Жакова говорила ему, что она замужем, что муж ее воюет, стыдила майора, умоляла, даже однажды на колени пыталась встать – бесполезно! Он свое гнул: «Не ляжешь ко мне в постель, полетишь на вражеские зенитки…»

Нина понимала, о чем он говорил. Их, военврачей, иногда посылали в тыл врага, чтобы оказать медицинскую помощь раненым партизанам. Но обычно отправляли только тех, кто умел прыгать с парашютом. А Нина и парашют-то в глаза никогда не видела – это ее и спасало. Ведь далеко не все военврачи после выполнения задания возвращались в родную часть.

И однажды майор сдержал обещание. Перед этим он, как обычно, предложил Нине ночью прийти к нему в палатку. Не пришла. И вот она уже в воздухе. Темень непроглядная. Нащупав самолет жалами прожекторов, немцы беспрерывно бьют по нему из зениток, и его постоянно трясет от близких взрывов…

Что было дальше, она плохо помнила. Помнила только, что, когда внизу показались брянские леса, кто-то несколько раз крикнул ей в самое ухо: «Прыгай», а когда она этого не сделала, сильно толкнул ее в спину…

До земли она тогда долетела более-менее благополучно, однако, когда приземлялась, упала и сильно ударилась головой о камень. Десять дней она лежала без сознания. Когда пришла в себя, партизаны отправили ее за линию фронта. Так с чувством невыполненного долга она потом и жила. Ну как же: вместо того чтобы помочь партизанам, тем пришлось ее саму выхаживать…

Обо всем этом Жаков узнал уже в Корее. «Я найду этого мерзавца, – сказал он Нине. – Найду и пристрелю, как собаку. А там будь что будет…» «Успокойся, – говорила она. – Он уже и так себя наказал. Теперь до конца дней своих будет мучиться совестью. Я помню, как он побледнел, когда увидел меня на носилках. Глянул – и опустил глаза…» Жаков покачал головой и с горечью произнес: «Подлецов совесть не мучает, Ниночка. И не обольщайся…»

…От этих мыслей Жакова отвлек шум в коридоре. Он выглянул из купе и увидел какого-то странного человека, который пытался попасть в вагон, но на его пути встала бойкая бдительная проводница.

– Куда прешь?! – кричала она. – А ну давай назад!

Однако человек не унимался.

– Мне нужно, понимаешь?.. Тут едут мои товарищи…

– Тамбовский волк тебе товарищ! – отвечала проводница. – А ну марш отсюда! Это был не то китаец, не то кореец – в общем, кто-то из азиатского рода-племени. Он был одет в потертый плащ довоенного образца, а на голове у него была сильно помятая широкополая шляпа.