Книга Петр II - Николай Павленко

Января 28 узнал я наконец от фаворита, что о возвращении в Петербург и думать более нельзя, потому что этому сильно противятся и, более нежели когда, стараются отвратить от сего государя. Я воспламенял его всячески, но понапрасну, ибо увидел, что отец и родня так его застращали, что он не смел более говорить о том.

Января 31 совершились похороны великой княжны с величайшим торжеством и великолепием. Государь присутствовал во все время сего обряда. По окончании божественной службы открыли гроб, и Его величество дал последнее целование усопшей с величайшей нежностью.

Февраля 4 я долго пробыл у Остермана и сильно говорил ему о возвращении в Петербург, сказав, что я получил от короля, моего государя, повеление следовать всюду за Его величеством, и что если мы проведем весь год, не видав его и не имея никого, с кем вести переговоры о делах, то бесполезно будет для короля держать меня в России, и это даже неприлично для королевского достоинства. Он соглашался со мной и просил меня поговорить о том с фаворитом и сделать последнее усилие.

Февраля 5 я отправился к графу Вратиславскому, говорил ему то же, что Остерману и довел его до того, что он согласился ехать со мной к государственному канцлеру и к прочим министрам, чтобы настойчиво поговорить о поездке царя и что не совсем прилично для нас оставаться здесь целый год, не видя Его величества.

Февраля 7 граф Вратиславский и я были у государственного канцлера, у Остермана и у всех прочих чинов Верховного совета. Мой товарищ согласился, чтобы я говорил за нас обоих, и, вследствие сего, я изобразил, сколько можно сильнее, неудобства, происходящие от отсутствия царя на три или на четыре месяца за 40 или 50 лье от Москвы, в такое время, когда мы не знаем, чем кончится конгресс, и что в случае войны присутствие Его величества в Москве необходимо для распоряжения относительно выполнения условий, заключенных на Венском конгрессе. После сего изобразил я им, как противно достоинству наших государей, что мы так долго живем в Москве, не зная, с кем говорить о делах, и что, наконец, мы принуждены будем донести нашим государям о бесполезности нашего пребывания здесь в таких обстоятельствах. Все министры выслушали нас внимательно и обещали стараться отвратить государя от преднамереваемой (новой) поездки.

Февраля 8 отправился я один к фавориту и в сильных выражениях сказал ему то, что я говорил министрам Совета, примолвив, что все жалуются на образ жизни царский и всю вину слагают на отца его, князя Алексея, что вся ненависть к отцу может пасть и на него самого, и следственно, для собственной его пользы, надобно сделать так, чтобы царь чаще показывался народу, не уезжая из Москвы на такое долгое время, и ознакомился поболее с теми, кои приезжают ко двору. Он с благодарностью принял откровенность, с которой я говорил ему, и обещал всячески стараться остановить предположенную поездку.

Через четыре дня после сего я опять был у него, 12-го числа. Он сказал мне, что все то, что я говорил ему в последнее свидание, так на него подействовало, что он много говорил государю и ему удалось сделать то, что впредь Его величество будет ездить на охоту не более как за 8 или 10 лье от Москвы. Это принесло мне немало удовольствия, потому что сделал это я один, придумав ехать с Вратиславским ко всем министрам и говорить о сем деле.

После сего я очень часто виделся с министрами и с фаворитом, но в течение двух недель не случилось ничего замечательного. В это время нашел я нужным донести королю о настоящем положении русского двора и отправил к нему очень подробную депешу, из которой представляю здесь выписку, чтобы знали, в каком положении находились тогда дела.

«Все были очень недовольны чрезмерной властью дома Долгоруких, кои управляли всем без исключения. Фаворит, уверенный в царской к нему любви, не всегда бывал при государе и большую часть времени проводил в своих забавах. Я, любя его, часто говорил ему о том, но все понапрасну. Не было недостатка в людях, кои, желая погубить фаворита, говорили царю о дурной его жизни, и даже сам отец его, из зависти к нему, искал случая ослабить влияние его. Это покажется очень странным, но надо знать, что в России не ценят никого и не верят никому, а каждый думает о собственной выгоде, ради которой жертвуют отцом, матерью, сыновьями, родственниками и друзьями.

Князь Голицын, бывший послом в Испании, а теперь камергер, сначала понравился было Его величеству. Он происходил из такого дома, который всегда враждовал с Долгорукими, и был умен, а отец его был одарен отличными способностями и человек очень решительный. Все ожидали, удостоится ли князь Голицын благоволения к себе государя, ибо в этом случае дом Долгоруких подвергнется опале, следствием чего будет большая перемена в правлении, и все иноземцы должны будут считать себя погибшими, потому что Голицыны, все вообще, ненавидят их. И с другой стороны, все в Москве роптали на образ жизни царя, приписывая это тем, кои окружали Его величество. Любившие отечество приходили в отчаяние, видя, что государь каждый день поутру, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером, и остается там целый день, забавляясь, как ребенок, и не занимаясь ничем, что нужно знать великому государю. Мне очень хорошо было известно, что одна из главнейших целей князя Алексея состояла в том, чтобы удалить царя от принцессы Елисаветы, и как о том почти никто не знал, то всю вину слагали на него. У него была еще другая причина увозить царя каждый день за город, и именно: любовь его ко второму сыну Николаю, которого он хотел ввести в милость и тем удалить старшего. Фаворит знал все, что против него замышляют, но, несмотря на это, не было средства заставить его бывать чаще с царем. Весьма часто говорил я ему об этом. Но он всегда отвечал мне, что не ездит с государем за город, потому что не хочет быть свидетелем глупостей, которые заставляют его делать, и бесстыдств, сопровождающих его. Но образ жизни его ясно показывал, что настоящим побуждением к тому было желание пользоваться отсутствием царя, дабы веселиться и вполне предаваться разгульной жизни.

С другой стороны, Верховный совет не собирался. Государственный канцлер лежал в подагре. Остерман был в отчаянии и от того занемог. Князь Голицын притворился больным и не хотел слышать о делах. Князь Алексей Долгорукий был беспрестанно с царем, а князь Василий Долгорукий занимался только интригами, стараясь, чтобы двор не возвращался в Петербург. Он мог бы пособить горю, если бы захотел, потому что князь Алексей, который один только мог действовать на государя, следовал слепо его советам, но он находил удовольствие видеть дела в дурном положении, думая посредством сего ввести старинные обычаи. При этом, однако же, не было недостатка в людях, кои извещали царя о ропоте народном и о дурном поведении Долгоруких и пр., и это заставляло надеяться, что Его величество, одаренный проницательным умом и решительным характером, может принять меры, кои произведут большую перемену в делах.

В таком беспорядке могло бы случиться что-нибудь такое, что было бы противно достоинству короля, моего государя, и потому я счел обязанностью донести о том Его величеству, присовокупив, что я делаюсь совершенно ненужным в России, где достаточно будет одного резидента или секретаря, на которого можно возложить небольшое число дел, оставшихся для переговоров».