Книга Слёзы Шороша - Братья Бри

Семимес прислонился щекой к веточкам своего слузи, усыпанным хрустальными бабочками, и, что-то прошептав, отошёл в сторону. И Дэниел, и Мэтью тоже что-то сказали слузи на прощание…

– Так… В каком направлении идти? По-моему, я окончательно запутался, – признался Дэниел.

Мэтью огляделся и уверенно сказал:

– Дорлиф в той стороне.

– Вот так так! Вот так Мэт! – на высокой ноте проскрипел Семимес. – Дэн! Если с Семимесом что-нибудь случится, пусть место проводника займёт этот дошлый парень. А тебе, Мэт, я скажу так: ты себя показал, но это ничего не меняет.

– Ничего не меняет?! – в недоумении повторил Мэтью.

– Ровным счётом ничего, Мэт. Пока проводник здесь Семимес.

Дэниел и Мэтью переглянулись, ища в глазах друг друга выход из положения.

– Друзья мои, я же пошутил, – поспешил объясниться Семимес, видя, что обескуражил своих подопечных. – А ты, Мэт, вправду молодец: не потерялся в новом лесу. Чтобы в новом лесу не потеряться, особое чутьё иметь надо. Стало быть, оно в тебе есть. Но вот что я вам скажу: в Дикий Лес, что по ту сторону от Дорлифа, не суйтесь. В нём и чутьё не подмога. Туда даже лесовики не ходят. Непостижим и страшен Дикий Лес – с ним не поладишь. Так и живём сотни лет: Дорлиф – сам по себе, а Дикий Лес – сам по себе. Рядом, но врозь. А про Фэдэфа не знаю, быль это или сказки, что Дикий Лес отпустил его. Никого не отпускал ни до него, ни после него… ни из смельчаков, ни из глупцов. Я однажды спросил отца об этой легенде. Он сказал одно: «Время всё откроет, сынок»… и глаза опустил. Что-то он прячет.

Даже от меня прячет. Знание какое-то прячет… Ну, а теперь пора. Следуйте за Семимесом.

Путники отдалились всего на три десятка шагов, когда Семимес услышал за спиной своё имя, как-то неуверенно произнесённое Мэтью.

– Семимес?

– Спрашивай. Ведь для этого ты окликнул меня, – на ходу, не оборачиваясь, сказал Семимес.

– Об этом нетрудно догадаться. А вот скажи-ка, о чём именно я хочу тебя спросить.

– О лучезарном слузи, – не раздумывая, ответил Семимес.

– Точно! Как ты догадался, проводник?

– Особое чутьё, – ответил за проводника Дэниел.

– Не чутьё, а уши и глаза. Ну, слушайте, а то я было начал, да прелестная Лэоэли меня с пути сбила.

– Видно, она и в самом деле так прелестна, коль такого упрямого проводника с пути сбила, – сказал Дэниел.

– Видно, видно. Увидишь ещё, Дэн. И сам решишь, так ли она прелестна… чтобы ещё раз захотеть увидеть её. Ну, слушайте. Слузи, как и все деревья, держат листву триста двадцать дней, а в Новосветную Ночь разом сбрасывают её, чтобы уступить место зачаткам новой. И лишь редкие слузи поступают по-другому. За семь-восемь дней до Новосветной Ночи они сбрасывают не листочки, а лишь их зелёный цвет, который спархивает сотнями теней во мраке и растворяется в воздухе. Листочки становятся словно хрустальными. Так слузи открываются. Это ты хотел узнать, Мэт?

– Точно, Семимес.

– «Откроется?!» – Семимес передразнил недавнее удивление Мэтью.

– Точно, Семимес.

– Слузи открываются, а свет одевает их в праздничные наряды. Только на седьмой-восьмой день после прихода Нового Света лучезарные слузи сбрасывают свои хрустальные листочки… Но в конце следующего года моё слузи уже не станет лучезарным. Может быть, больше никогда не станет. Оно будет таким, каким было прежде, каким я повстречал его три года назад… Никто никогда не видел, чтобы одно слузи открылось дважды.

«Дорога до Дорлифа не так коротка, чтобы хоть одно сомнение не закралось в твою душу, если она такой же неисправимый завсегдатай перепутья, как брюхо Спапса – „Парящего Ферлинга“… Друзья, один из которых недавно изрёк это, шли по той самой дороге от лучезарного слузи-дерева к Дорлифу: сначала через заросли летрика, окружавшие слузи, потом по извилистому коридору, который среди густолесья различал лишь Семимес, и только потом – по тропинке, которая не оставляла сомнений в том, что её протоптали человеческие ноги.

Семимес шёл скоро, отчуждённо, то ли сопя, то ли шепча что-то себе под нос, и в этом свистяще-шипящем шлейфе то и дело слышались „с-с“ и „ф-ф“, „ф-ф“ и „с-с“, будто шлейф этот цепляли ветки, растягивали его и упускали. И в этом „с-с“ и „ф-ф“, „ф-ф“ и „с-с“ было что-то знакомое Дэниелу и Мэтью.

– Суфус и Сэфэси. Не простых людей ведёшь ты нынче в Дорлиф, Семимес. Суфус и Сэфэси. Эти славные имена, едва коснувшись ушей одного из пришлых, кои увязались за тобой, тут же оказались в его кошеле. Будто ненароком попадает в него всё лучшее, всё самое правильное. Слеза… вопреки желанию его деда, его покойного деда, покоится в этом самом сокрывалище правильностей. Покойно ли Ей там, коли пришлые сами не ведают, куда и зачем идут? Или ведают?.. Слово… от которого зависят судьбы многих, соскочило не с его языка (того звали… Нэтэн, а не Дэнэд… и, уж точно, не Дэниел), а упало в его… карман. Одна правильность покоится в его кошеле, другая правильность покоится в его кармане – какая разница?.. большой разницы тут нет… И вот Суфус и Сэфэси. Как он: „Суфус и Сэфэси… В этом что-то есть“. Известное дело, что-то есть. Известное дело, что-то правильное есть, очень правильное. Как он: „Такая мысль пришла мне в голову… боюсь сказать: вдруг в этом есть что-то неправильное…“ Суфус и Сэфэси… Если бы неправильное, не подбирался бы так ловко. Если бы неправильное, не упрятывал бы в своё сокрывалище. Как он: „Суфус и Сэфэси… Я бы назвал Её так… Не знаю почему“. Всё ты знаешь, парень. А второй-то пришлый… Как он ему: „Бр…“, „Бр…“ Не помню, что точно гаркнул он ему, да так весь и просиял: смекнул, где что лежать должно. Есть у тебя чутьё, парень… Суфус и Сэфэси… Не простых людей ведёшь ты нынче в Дорлиф, Семимес. Как бы не попали в их сокрывалище все твои правильности, все, которые ты так любишь. Как бы не отняли они у тебя всю твою славу.

Вдруг Семимеса обожгло это ниоткуда взявшееся слово, это нелепое слово.

– О! Что ты?! Что ты несёшь, Семимес?! Очнись! Очнись! Какие твои правильности?! Какая ещё твоя слава?! Давно ли ты бежал прочь от Зеркальной Заводи? Ты сбоку! Сбоку! Ты корявый!.. Правильности для правильных – не для корявых! Наряженное слузи – для правильных, на площади! Для тебя – твоё слузи, в лесной глуши! Ты сбоку!.. Суфус и Сэфэси… Почему ты… почему ты, Семимес, не сказал, что у Слезы должно быть имя? Ведь это так правильно. Ведь у тебя есть имя – Семимес, сын Малама. Ты корявый, корявый!.. Суфус и Сэфэси… Суфус и Сэфэси… Что ты мечешься, коря… Что ты мечешься, Семимес?! Не надо! Не кусай себя больнее кусай-травы! Пришлый ничего не придумал. Это ты произнёс: Суфус и Сэфэси. Он лишь ухватил… похожесть. Он лишь ухватил похожесть одной красоты на другую, похожесть красоты перелива Слезы на красоту перелива этих двух имён – Суфус и Сэфэси… Но у другой Слезы может быть не кожаный домик, вовсе не кожаный, а бархатный, из лилового бархата. У другой Слезы может быть другой перелив. Красота Её перелива может быть похожа на красоту перелива другого имени. Надо только ухватить эту похожесть, как это сделал пришлый. И тогда одна красота дополнит другую… или скажет про другую… ведь имя говорит и звуком ласкает слух, а перелив Слезы ласкает взор. Надо только ухватить… Суфус и Сэфэси… Где ухватить… где услышать это бархатное имя?.. Что за слово прошмыгнуло среди прочих твоих слов, Семимес? Ты было ухватил его и… и что?.. и сам испугался его… Вспомнил! С-с… Не бойся, Семимес! Не бойся – скажи его! С-слава. Что ты?! Что ты, Семимес?! Ты сбоку, сбоку! Какая у корявого слава?! Суфус и Сэфэси… Слава… Суфус и Сэфэси – имя Слезы пришлого. Слава… как имя… как имя имени. Был… Семимес корявый – стал… Семимес Славный. Где? Где ухватить это имя?.. Ухватить… Ухватить… Суфус и Сэфэси… О!.. Если бы Семимес…