Книга Слепой в зоне - Андрей Воронин

– Вообще-то можно, ведь я артист.

– Ну вот и класс. А выпить хочешь?

– Не-а! – отрезал Кондаков. – Ты же знаешь, что я пью очень редко, как лекарство.

– И мы тут пьем, как лекарство. Ну ладно, ладно, пошли, я тебя познакомлю.

Кондаков забеспокоился:

– С кем это?

– Да ты не бойся, нет ни милиции, никого. Все тут свои, даже немцы.

– А, тогда можно. А я лежал, читал книгу…

– А что читаешь?

– Как это что историю читаю. Ты что, не помнишь – я же тогда тебе эту книгу показывал?

– Может, и показывал. Историю, говоришь?

– О турках-сельджуках.

– О чем? – изумился Виталий.

– Об Османской империи, о том, как она образовалась и как распалась.

– И что, интересно?

– Интересно, – с чувством собственного достоинства сказал Кондаков.

– А как тут вообще? Как жизнь?

– Как всегда, – пожал плечами Володька, – гоняют иногда, облавы делают. А так ничего.

– А жрешь что?

– Еды сейчас хватает. Рыбы в реке – прорва. Уху варю, на прутике рыбу жарю, а иногда на сковородке.

– А хлеб у тебя есть?

– А зачем мне хлеб? Ягод много, скоро яблоки пойдут.

– Понятно, понятно. Ну вот обо всем этом и расскажешь. Камеры не боишься?

– Камеры?

– Той, которой снимают фильмы.

– А, этой. Так о чем я должен рассказывать?

– О чем хочешь. С тобой режиссер начнет разговаривать, а дальше тебя самого понесет.

– Какой-такой режиссер? – насторожился Кондаков.

Возможность сняться в кино его соблазняла, но в то же время эта возможность и пугала.

– Слушай, Виталик, – Кондаков остановился, – а это…

– Что?

– Мне ничего не будет?

– В каком смысле?

– Ну, если меня покажут, менты увидят, они потом меня поймают.

– Да кто тебя поймает? Да и вообще это кино будут показывать за границей.

– За границей?

– На эколоптческом фестивале в Германии.

– В Германии? – переспросил Володька.

– Ну да.

– У немцев, значит? – занудствовал Кондаков.

– Да, да. Пошли, пошли! Э-эй! – громко крикнул Виталий и, взяв Володьку за локоть, хотел потащить за собой.

– Да погоди ты! Надо же в порядок себя привести, причесаться, умыться.

– Ты еще галстук нацепи.

– Нет у меня галстука. Раньше был…

– Да брось ты, пошли скорее!

Вскоре Володька Кондаков и Виталий Семага появились у микроавтобуса. Едва увидев Кондакова, Хворостецкий чуть не завизжал от восторга. Вот такого сталкера он и мечтал снять. Но реальный сталкер был грандиознее самой смелой режиссерской мечты.

Володька Кондаков оказался словоохотлив, и речи полились. Хворостецкому оставалось лишь время от времени задавать вопросы и регулировать ими монолог Володьки Кондакова, когда он скатывался на рассуждения о судьбе Османской империи. Он имел мнение обо всем, о чем бы его ни спрашивали: о политике, о жизни в космосе… Затем переключался на жизнь в зоне, освещал вопросы кулинарии, рассказывая о том, как однажды зимой умирал от голода и ему пришлось питаться собачатиной. Все это перемежалось выдержками из всевозможных учебников, которые Володька пересказывал совершенно произвольно и вставлял к месту и не к месту. В общем, замечательный получился разговор, замечательный в смысле кино. Из него можно было сделать все, что угодно. Кондаков толковал о любви к женщине и о любви к родине. Он говорил о том, что такое Земля и что такое смерть, о гуманизме и подлости, о трусости и терроризме. Его мысль, как синичка с ветки на ветку, бойко и непринужденно перескакивала с одной темы на другую.

Ханна Гельмгольц слушала откровения этого сталкера-мессии затаив дыхание.

И Володька, видя, с каким вниманием к нему относятся образованные люди, приехавшие снимать кино, распалялся все более и более. Когда Хворостецкий задал вопрос о мутантах, Володька незамедлительно прочел мини-лекцию о том, как происходят изменения в организмах всего живого, и о том, какие чудеса, каких уродов он видел собственными глазами. Поверить в его слова было тяжело. Но, глядя на него самого, одичавшего и ободранного, можно было согласиться с существованием каких угодно монстров ничего другого не оставалось.

Хворостецкий в душе ликовал.

– Послушай, Володька, а какие-нибудь тайны у вас в зоне есть? Вот происходит здесь что-нибудь непонятное даже тебе?

Кондаков задумался всего на несколько мгновений и выдал:

– Да, есть одна тайна, которая меня волнует.

– И что же это? – попытался уточнить Хворостецкий, показывая кулак оператору, мол, если загубишь этот эпизод – убью!

– Да знаете, военные… Они приезжают, что-то непонятное делают, стреляют животных… В общем, я их побаиваюсь, потому что они мне непонятны.

– Военные, говоришь? – навострил уши режиссер.

– Да. Сутки тому я выследил их.

– Кого?

– Военных на большой машине. Они приехали на ферму и спрятались в ней.

«Военные в зоне? Для заграницы – то, что надо! Там любят все, что связано с бывшей Советской Армией».

– Послушай, Володька, а это далеко?"

Кондаков зачем-то посмотрел на слепящее солнце и махнул рукой на запад.

– Да нет, недалеко. Если напрямую тропинками, то километров семь-восемь будет. А если по дорогам – то все пятнадцать.

– Так поехали съездим к ним, снимем что-нибудь!

Володька пугливо поежился:

– Э, нет, я не поеду!

– Почему? .

Камера была включена, красная лампочка индикации горела, показывая, что запись продолжается.

– Я боюсь всяких военных, они злые люди.

– Так ты же с нами, – успокоил Хворостецкий, – в случае чего мы тебя защитим, тем более, у нас есть разрешения на съемки в зоне.

– Разрешения? – уточнил бомж.

– Да, у Виталика целая папка.

Кондаков посмотрел на приятеля. Виталий в ответ закивал:

– Да-да, целая папка от органов власти.

– Ну, тогда можно и съездить.

– Поехали, поехали, – заторопил Хворостецкий и, положив руку на плечо оператора, тихо прошептал: