Книга Записки кавалерист-девицы - Надежда Дурова

Я так же ревностно посещаю графские балы и так же ревностно танцую, как и мои новые товарищи; хотя в последнем находят меня очень застенчивым, особливо дамы очень неохотно идут со мною, потому что от той минуты, в которую пара моя подаст мне руку, и до конца кадрили или котильона ей должно, как ученику Пифагора, осудить себя на молчание, потому что я никогда ни слова не говорю ни с одною из них, и если моя дама, конечно, для удостоверения, не лишена ль я способности говорить, зачинает сама, то я отвечаю как могу короче и, по большей части, одними: «да» и «нет».

Я никак не могу понять, отчего полковник наш при разводе нисколько не похож на то, чем он бывает поутру у себя в комнате. Вчера я пришла к нему часу в десятом рапортовать о исправности караулов и чуть было не спросила его самого: «встал ли полковник?»

Дома ему сорок лет; перед разводом двадцать пять! Дома, и именно поутру, он пожилой мужчина; но когда совсем оденется, это молодой красавец, от которого не одна голова кружится и мечтает.

Старшему Торнези вздумалось очень неудачно пошутить. Мы поехали в Стрельск, по обыкновению, на плетеной бричке, трое; ямщик у нас был мальчик лет четырнадцати, робкий, худой, больной и, как видно, очень запуганный: при всяком повышении голоса кого-нибудь из нас он приметно вздрагивал; я одна только обращала на это внимание и, чтоб сколько-нибудь ободрить его, спросила: умеет ли он хорошо править? В ответ на это он ударил длинною хворостиною лошадей своих, которые, однако ж, не прибавили шагу. «За что же ты бьешь их?.. Ведь они хорошо бегут». Другой удар и робкий взгляд были ответом. Лучше замолчать: он, видно, не понимает.

Между тем мы подъехали к крутому спуску на поёмные луга; лошади наши были не взнузданы, а пристяжные и не обвозжены. Я советовала выйти. «Напротив, – отвечал Торнези, – мы тут лихо отхватаем. Послушай, мальчик, видишь ты этот камень, что лежит на дороге?» – «Вижу». – «Ну, смотри же, правь так, чтоб ты непременно попал на него колесом». – «Чую, пане». – И с этим словом ударил лошадей изо всей силы своею хворостиною и точно наскакал прямо колесом на камень.

От сильного толчка бричка полетела в сторону, и мы были разбросаны по дороге в весьма картинных положениях; особливо изобретатель этой потехи, старший Торнези, по какому-то чуду, долее нас оставался на воздухе, далее упал и больнее ушибся. Безответному вознице нашему не сделалось никакого вреда, чему я была очень рада. «Возможно ли, какой дурак! – говорил Торнези, подходя к бричке, которую мы должны были подымать: мальчик наш не имел силы для этого подвига. – Думал ли я, что он шутку мою сочтет за приказание и переломает нам ребра!»

Нельзя ненаказанно оскорблять самолюбия людей, и как справедлива эта пословица: что правда глаза колет. Всякую насмешку, какую угодно язвительную, люди прощают, если она несправедлива; но если внутреннее чувство говорит им, что их скопировали удачно, тогда нет непримиримее врага, как справедливо осмеянный человек.

Недели две тому назад, в одно скучное и жаркое послеобеда, вздумалось мне от совершенного уже безделья декламировать Жуковского Людмилу. Старший офицер, который лег было спать за перегородкою, но, видно, еще не заснул, отозвался вдруг:

«Сейчас видно, что это баба сочинила!» Ну что бы мне отвечать ему не вдруг! Так нет: я тотчас сказала, что он не может судить о том, чего не разумеет; а как это была неоспоримая истина, потому что доблестный улан был небольшой грамотей, то ответ мой, заставя его замолчать, сделал, однако ж, из доброго товарища прочного врага, который никогда не пропускает случая дать мне это почувствовать. Взыскания его по службе слишком пристрастны, что иногда выводит меня из терпения, и когда я говорю ему, что «такой вздор, о котором он столько распространяется, мог бы быть сказан в двух словах и не так жестко», то он отвечает: «в этом позвольте уже мне разуметь более вас».

Вечером рассказывала мне молодая госпожа Выр….ва, что в омутистой речке, протекающей близ Домбровицы, поймали неводом черта.

«Куда ж девали этот богатый лов?»

«Бросили опять в реку».

«Вы верите этому?»

«Отчасти».

«Как отчасти? Что вы хотите сказать?»

«Что вытащили из реки хоть и не совсем черта, но что-нибудь очень похожее на него».

«Да что ж может быть в наших реках похожее на этого обитателя мрака? Дело другое, в море, там много чудовищ, о которых простой народ не имеет понятия; так, если б одно из них, по какому-нибудь чуду, завелось в нашей речке и было вытащено, тогда можно б поверить сходству его с сатаною… Но как этого нет, так я не понимаю, отчего такой странный слух! Не чурбан ли какой, облиплый илом, выставился из невода? Они от страха не рассмотрели».

«Нет, это было нечто живое; и когда ему дали свободу, то оно бросилось в воду и ушло на дно».

«Вы, кажется, хотите напугать меня».

«Вас? Напугать улана! Вот забавно! Неужели вы способны испугаться? Да и к тому же, что вам за дело до сатаны? Я думаю, у вас нет с ним никаких сношений…»

«Теперь нет, но могут быть».

«Право? Ах, как это любопытно! Нельзя ли растолковать эту загадку?»

«Какая тут загадка! Тут просто беда. Ведь вы говорите, что mauvaix esprit[32]вытащен был из нашей речки и опять в нее брошен?»

«Да! Но что ж из этого?»

«А вот что: в этой речке я всякую ночь купаюсь ровно в двенадцать часов».

«Какой вздор!.. Зачем непременно в двенадцать, в этот страшный час владычества духов, мертвецов и привидений?»

«Шутите, шутите! А двенадцать часов ночи имеют свои привилегии, которых никак нельзя отвергать».

«Например?»

«Например, лев рыкает ровно в двенадцать часов ночи, собака воет, петух поет; в это же время страшный сон видится; сердце ноет; грустно припоминается потеря невозвратимая друга, отца, чего-нибудь еще более милого, чем друг и отец; и все это непременно в полночь! Хоть посмотрите тогда на часы, когда это случается с вами. А кстати! И срок близко. – Я указала Выр….вой на часы; стрелка была на десяти минутах двенадцатого. – Простите! Оставляю вам свободу для испытаний».

«Вы домой?»

«Нет, в реку».

«Шутите! К чему так поздно?»

«Раньше нельзя: днем полон берег людей; вечером то на службе, то у вас; одна полночь моя».

«Смотрите, однако ж, будьте осторожны. Оставя все вздорные слухи, легко может быть что-нибудь опасное в этой реке, исполненной омутов. Советовала б не искушать…»

«Кого? Вы, верно, хотели сказать: не испугать? Не опасайтеся, не испугаю и не испугаюсь: в омутах нашей речки обитают одни только раки и караси».

Оконча это пустословие, я в самом деле пошла купаться. В целой Домбровице отзывались одни только сигналы часовых, остальное все было погружено во сне; ночь была темная и тихая; я сбежала на берег, разделась и вошла в воду, ни о чем так мало не думая, как о страшилище, вытащенном рыбаками, и вовсе не ожидая, чтоб оно пришло сделать мне компанию вместе купаться.