Книга Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

Сергей хотел не согласиться, но Анастасия поднесла палец с огромным бриллиантом к накрашенным губам.

– Дискуссия окончена, – и обратилась к мужу. – Дорогой, ты не забыл про обед у вице-спикера?

Юров схватился за голову.

– Сергей, пожалуйста, извини. Но у меня из головы этот визит совсем вылетел. Я распоряжусь, тебя накормят и в аэропорт отвезут. Ты чувствуй себя как дома. Отдохни. Посмотри мою библиотеку, почитай что-нибудь. У тебя до вылета еще есть время. Здесь гораздо удобнее, чем в аэропорту. А к самолету тебя отвезут.

– Спасибо, Анатолий. Ты меня очень выручил. А деньги я завтра же тебе вышлю.

– Да брось ты. Для меня это сущая мелочь. Мне было приятно помочь другу в трудный момент. Ну, ладно, бывай.

Анастасия попрощалась едва заметным кивком головы, взяла мужа под руку и повела его к выходу из библиотеки.

До уха Сергея долетели обрывки ее фраз:

– Ты что, в сепаратистов решил поиграть? В Матросской Тишине[140]для недовольных олигархов места еще найдутся. Думай лучше обо мне, чем о политике. Кстати, твоя первая из Лондона звонила, просила выслать еще денег дочери на учебу…

Из Томска Муромский вернулся совсем больным. Переутомление и склероз сосудов свалили его в постель. Поэтому заседание Совета министров пришлось проводить у него на квартире.

Укрытый пледом, больной возлежал на диване, облокотившись на груду подушек, как умирающий Цезарь, и рассеяно слушал отчеты. Огромный пятнистый дог лежал у него в ногах, вздрагивая во сне. Время от времени он поднимал голову, когда его будили слишком громкие реплики министров, обводил собравшихся полусонными глазами, а потом вновь засыпал.

К гневной филиппике командарма собака отнеслась сравнительно лояльно. К военным Кинг, как и большинство омских чиновников, был особенно неравнодушен.

– При молчаливом попустительстве членов правительства в Томске фактически произошел государственный переворот, – неистовствовал командарм. – Состав думы был экспромтом пополнен членами Учредительного собрания от Сибири. В итоге эсеровская фракция настолько усилилась, что теперь может провести любое решение. Вплоть до роспуска нашего правительства. Насущные вопросы Сибирской республики снова отошли на второй план. Члены думы более озабочены созданием всероссийской власти. Они хотят, чтобы правительство отчитывалось перед Учредительным собранием, то есть перед самарским Комучем. Не для того мы освобождали Сибирь от большевиков, чтобы отдать ее социалистам. Это не парламент, господа, а самый настоящий совдеп! Армия вас не поймет!

Сочувствующий эсерам министр юстиции в долгу не остался. Оправдывая свою фамилию, бывший адвокат Петушинский, распушив хвост и перья, ринулся в бой:

– А вы нас не пугайте армией, господин генерал. Не забывайте, что симпатии чехословаков на стороне партии эсеров. А это – очень серьезная сила. Чем угрожать другим, вы бы лучше занялись реформированием сибирской армии. У меня есть достоверные сведения, что там возрождаются царские порядки. Того и гляди, еще и погоны вернете? Брали бы пример с Народной армии Комуча. Там все построено на демократических началах. А успехи на фронтах не меньше ваших. Поймите, что только народная армия, проникнутая идеями демократии, может бороться с армией советской. Войну с большевиками может выиграть только власть демократическая, опирающаяся на широкие массы…

Разбуженный дог грозно зарычал. Петушинский осекся на полуслове, упал в кресло и нервно закрыл руками лицо.

Кингу дебаты окончательно надоели, он лениво сполз с дивана и удалился досыпать в другую комнату.

Гришин-Алмазов побагровел.

– Где была ваша хваленая демократия, когда большевики разогнали в Петрограде Учредительное собрание? – взорвался командарм. – Где она была в Сибири, когда совдеп разогнал Сибирскую областную думу? А разве ваш любимый ультрадемократический Комуч создал в Самаре крепкую и боеспособную армию? Наступление на Москву захлебнулось. Даже Казань отстоять не удалось. Я не удивлюсь, если скоро эта истинно демократическая власть, спасаясь от большевиков, будет просить убежища у нас, в Сибири, чтобы потом разложить и ее, как она уже разложила столицы и Поволжье!

Командарм перевел дух и спросил министров:

– И на какие широкие массы, позвольте узнать, опираться нашему правительству? Рабочие и ремесленники в городах уже обольшевичились, рассчитывая получить собственность бывших хозяев. Крестьяне в деревнях после возвращения фронтовиков начинают обольшевичиваться. И вообще, готова ли Россия к демократии?

Петушинский взвизгнул:

– Вот вы и проговорились, господин генерал. Теперь у вас народ виноват во всех бедах, а не царские чиновники и жадная буржуазия, доведшие страну до революции и развала!

Муромский схватился за голову и умоляюще произнес:

– Пожалуйста, господа, успокойтесь. Сейчас не время сводить счеты. У нас есть только хрупкий союз между бывшим офицерством, цензовыми элементами и представителями интеллигенции, понимающими, к какому хаосу может привести анархия и власть толпы. Не дайте его разрушить!

Здоровье премьер-министра продолжало ухудшаться. Доктора констатировали крайнее истощение организма, грозящее перейти в анемию мозга и последующую инвалидность. Незамедлительный отдых на лоне природы – таково было заключение консилиума врачей.

Министры были вынуждены отпустить председателя кабинета в двухнедельный отпуск. Пётр Васильевич решил поехать с семьей на свою родину, в Краснореченский Завод, недалеко от Ачинска.

Но кого оставить вместо себя на время отпуска – этот вопрос не давал ему покоя. И только после создания Административного совета – своего рода «малого Совмина» и избрания его председателем Золотова, премьер успокоился, что оставляет власть вменяемому человеку, и стал собираться в дорогу.

Тем же вечером премьер-министр с женой, сестрой и дочерью отправился на отдых. Я тоже доехал с ними до Тайги, а затем пересел на другой поезд – до Томска.

Полина не хотела переезжать в Омск.

– Зачем нам с Петей ехать в этот пыльный казарменный город? Лучше попроси Муромского, чтобы он назначил тебя сюда каким-нибудь комиссаром.

– Пойми, дорогая, Пётр Васильевич ценит меня как своего личного секретаря. Более никому он не может доверить свои секреты, – убеждал я упрямицу. – Судьба Сибири, а может быть, и всей России сейчас решается в Омске. Я не могу жить без тебя и сына, но и Муромского оставить сейчас тоже не могу. Мне что, разорваться?

Мы выясняли отношения в гостиной, потому что в Полиной комнате спал Петенька. Воспитанные хозяева разбрелись по своим комнатам, чтобы нам не мешать. Впрочем, было уже поздно. За окном стемнело, и мы зажгли свет.

На лестнице послышались тяжелые шаги. Мы затихли. Это был хозяин. Александр Васильевич, похоже, засиделся за написанием очередной статьи. А когда он интенсивно работал, у него часто просыпался зверский аппетит, и он мог даже среди ночи пойти на кухню и доесть остатки ужина или в крайнем случае выпить кружку молока и закусить увесистым ломтем хлеба.