Книга Тайная сторона дела Пеньковского. Непризнанная победа России - Анатолий Максимов

Для меня «суд» стал тяжким испытанием. Но глубину трагедии публичного судебного разбирательства понял на процессе. В тот момент во мне не было ликования по поводу «оперативных успехов в деле». Ведь человек — существо коллективное, и я чувствовал, как взгляды презрения давят на меня.

Я мог бы утешиться, хотя бы на время «суда» (и после) с помощью выпивки, но алкоголь — не моя стезя. Он всегда не был моим «кумиром». Правильно отмечает Джибни, ссылаясь на мнение моих западных «коллег»: я пил очень умеренно. Им бы задуматься: мог ли я пить (то есть терять над собой контроль) в ситуации разведчика, действовавшего в тылу врага?!

В заключительной главе Джибни сам себе задает вопрос, который в то же время обращен к западным спецслужбам: «…невольно возникает вопрос: как могло случиться, что сотрудники КГБ и ГРУ допустили, чтобы человек с таким «черным пятном» в биографии достиг в советском обществе столь высокого положения? Почему они раньше не занялись происхождением полковника? Что же произошло с их системой тотальной проверки?».

Все верно, за исключением главного: в моем деле, личном офицерском и в деле спецпроверок КГБ-ГРУ, ответы на все эти вопросы имеются… в виде хорошо разработанных легенд.

Проницательный Джибни и амбициозный Винн в своих книгах верно ставят вопрос: «жив ли Пеньковский?» Однако причины оставления меня в живых у них ошибочные — «в интересах было сохранить ему жизнь». Как понимается сегодня из этой рукописи, причина другая — игра закончилась, но ее результаты продолжили операцию все эти десятилетия.

После «суда» я убыл в тихую заводь на краю Московии. Здесь была река, лес и дача. Сюда привезли мою маму — Таисию Яковлевну. Но прежде постепенно ее подготовили к тому, чтобы открыть частично не только тайну моей работы против западных спецслужб, но помогли понять необходимость моего нового положения: «нелегала» в собственной стране. Мама никогда не верила в мое предательство, и все поняла, хотя далось ей это с большим трудом. Ее больше всего мучил один вопрос: почему именно ее сыну выпала такая доля?! Ее не утешали мои слова: «если не я, то кто-то должен был это сделать…».

Здесь, на даче, мне помогли справиться с психологическими стрессами, изменить внешность — волосы, бородка, манера говорить…

Ко мне приезжали товарищи по оружию — из ГРУ и КГБ. Я получил высокие награды и среди них знаки отличия по линии этих двух ведомств. Мне вручили орден Красного Знамени и присвоили звание генерала, дали повышенную пенсию. С моими наставниками мы тщательно проработали легенду дальнейшей моей жизни: место, работа, пенсия и связь со службой.

Местом мы с мамой выбрали городок Ейск на Азовском море. Давно хотелось погреться у южных берегов. Когда-то я был там в юности и проникся к этому городку любовью. Занимался я учительством — было о чем поведать молодежи. Работал в техникуме и институте. Но юг быстро приелся и мне и маме. Причина? Здесь не было настоящей зимы.

Так в конце шестидесятых годов я оказался в Лихвине, где до выхода «на учительскую пенсию» и после этого события учительствовал. Дополнительные деньги я получал, бывая в разных городках вблизи этого города. Это — как в разведке: связь через почту четыре раза в году. Ко мне шли письма, но без обратного адреса. Сам я письма посылал из тех же городков, благо автобусное сообщение было отменным. Переписка сокращалась «естественным путем» — мои ровесники были из двадцатых годов.

Я увлекся собиранием книг о спецслужбах — профессионально это мне было близко, искал острые ощущения, как это случалось во время «ближнего боя». Появился видеомагнитофон — это уже фильмы.

В сентябре 1999 года меня вызвал на связь один из кураторов в ГРУ (участник по дезинформации Запада). Так я узнал о книге сотрудника внешней разведки КГБ «Операция «Турнир». Мой коллега сообщал, что высылает книгу в мой адрес: «Будет интересно посмотреть небольшую главу «Пеньковский». Глава меня устраивала.

К этому времени у меня уже накопилось несколько переводных книг о «деле Пеньковского». Однако это были книги в пользу моего «предательства» и лишь крохи сомнения в этом. А эта глава, мне показалось, говорила о иной оценке моего «предательства». Выходило так, что по моим следам мог идти человек, который сам был «предателем» и, возможно, лучше других понял мою судьбу и ложность положения после «предательства», в котором он сомневался.

Мне подумалось, что мой коллега из разведки госбезопасности сможет быть объективным в вопросе моего жизнеописания. И я принял меры к его появлению в Лихвине. Я поручил моему коллеге из ГРУ связаться с автором и навести его на наш городок. Но только после моей кончины.

Он должен появиться. И я вверяю ему, в его руки, мою судьбу и вторую жизнь после официальной смерти!

Сентябрь 1999 года, Лихвин».

На этой оптимистической ноте закончил свои настоящие записки старый ветеран войны, военный разведчик и учитель в мирной профессии Олег Пеньковский — «Феномен ХХ века» в области «тайной войны».

Мистики не получилось: профессионал, которым становятся и качества которого остаются при нем навсегда, и здесь предусмотрел необходимые условия связи с выходом на его наследие… после смерти.

Я еще раз посмотрел на заголовок на папке с рукописью: «Жизнь после смерти». Что бы это значило? Почему слово «смерть» без кавычек? Задумался и очнулся от какого-то наваждения: заголовок к рукописи, сделанный рукой Олега Владимировича, завораживал меня своим потаенным смыслом.

И уже позднее, работая над рукописью и сам с собой обсуждая ее прямой и скрытый смысл, я вдруг прозрел: «Жизнь после смерти», «Жизнь после смерти?», «Жизнь после смерти!» Эврика! Вздрогнуло в моей душе: он закодировал смысл его личной человеческой трагедии…

Быть живым и не быть самим собой! Личности свойственно пройти в своей судьбе рука об руку в трех ипостасях: Это — Человек; Это — Гражданин; Это — Профессионал.

У Олега Владимировича вся его жизнь имеет этапы: когда он был самим собой — до войны, в войну и после нее в ГРУ за рубежом и в Москве под «крышей». В ГРУ — две жизни одновременно. Затем: три жизни в лице сотрудника ГРУ, ГК КНИР и «агента» западных спецслужб. Наконец, жизнь «после расстрела», который для всех его знавших, унес понятие «Пеньковский», как Гражданина и Профессионала, добавив к понятию «Человек» зловещее «Предатель» — существо, которому уготован самый худший из кругов в аду.

* * *

Желание в книгах, изданных за рубежом, доказать, что Пеньковский был сознательным шпионом в пользу Запада, наталкивалось на аргументированные предпосылки автора в пользу обратного.

Опорой автора в поисках подтверждения версии были советские и русские публицисты и журналисты, западные специалисты по разведслужбам, среди которых — биограф Кима Филби Филипп Найтли (крупный аналитик мира разведок) и Питер Райт, пытливый контрразведчик из Британии.

Почему в аналитических умах Запада жила стойкая уверенность, что Пеньковский был честен с их спецслужбами? А слухи о его работе в качестве двойного агента даже не подвергались проверке? Они, слухи, клеймились однозначно: это — блеф Москвы! Естественно, не поверили и советскому представителю в ООН (май 1963 года). Восприняли как пропаганду Советов и еще более уверовали в честность работы «их агента» с Западом. Но ведь именно это было нужно нам, Советам!