Книга Мнемозина, или Алиби троеженца - Игорь Соколов

– Я же вам все рассказала, и даже мужа при вас поколотила, а вы хотите оставить нас в глубоком разочаровании, – вздохнула Зоя.

– Слушай, Иосиф, что ты все выпендриваешься-то? – зашептал уже осипшим, сорванным от крика голосом Виктор, – все равно ты должен, просто обязан все нам о себе рассказать! Разве тебе не понятно, что тебя просит лучшая на свете женщина – моя жена!

– Понятно, – вздохнул я и прошел с ними на кухню, где мы сели за стол и Зоя разлила всем вино.

Мы молча чокнулись и выпили. Они внимательно стали прислушиваться к моему молчанию.

Мое или наше общее молчание длилось около часа.

Все это время мы бесконечно долго глядели друг другу в глаза, будто в них читалась вся прожитая нами правда нашей бессмысленной жизни.

Весь уже уставший от перенапряжения, я кое-как встал из-за стола, и молча, вышел из квартиры.

Напоследок я даже плюнул им в дверь, и с ужасной болью в голове спустился с девятого этажа на лифте.

Дома жены меня очень здорово ругали, обещая больше никогда не впускать сюда Бориса.

Особенно больше всех старалась Мнемозина, которая опять должна была рожать первой.

Мне было стыдно, очень стыдно и больно за то, что они меня так странно лелеют, берегут, ласкают, а еще идеализируют, и что я не достоин их любви, их нежного внимания, и все же продолжаю жить с ними против всякого смысла, хотя бы потому что в нас есть одно единственное чувство, которое можно назвать и любовью, и жалостью, и даже жадностью плоти, тела сделанного ровно по душе, словно с нее, там, на небесах снимали мерку!

– Ну, дорогие мои! – закричал я, перекрывая своими связками их крик. – Ну, простите меня, дурака старого! – и я упал перед ними на колени, и зарыдал, закрыв глаза.

Они все вместе тут же сгрудились вокруг меня, а я испугался, что сейчас они станут отвешивать мне пощечины, но они вместо этого все вместе молча склонились надо мной и поцеловали меня, Мнемозина в губы, Капа в левую щеку, Вера в правую.

Все три жены объединились для меня в одну Вселенную… И отдавали мне Восторг, свою Любовь и все Тепло…

Глава 33. Каждый умирает в одиночку

Жизнь очень многих людей нередко превращается в поиск своей половинки, идеала, судьбы.

Когда же этот поиск заканчивается нахождением далеко не идеального создания, последствия могут быть самыми непредсказуемыми, например, как у Бориса, который из-за своей Любы совсем почти спился.

Борис продолжал настойчиво посещать меня с неизменной бутылкой, уговаривая, пойти к нему в гости, но я уже не пил с ним.

По старой дружбе я еще приглашал его к себе в дом, хотя его посещения, раз от разу, производили во мне тягостное впечатление, и, наверное, так продолжалось бы очень долго, если бы однажды с Борисом не произошла очень странная и добрая перемена. Неожиданно он пришел ко мне совершенно трезвым человеком.

Я с большой радостью констатировал в своей душе факт, что Борис воскрес, изменился в лучшую сторону, а главное, снова наполнился былым оптимизмом и мудростью.

Конечно, он продолжал любить свою Любу, но, уже не просто как женщину, доставлявшую ему удовольствие в сексе, а как человека, со всеми свойственными ей грехами и противоречиями, поэтому он уже не пел ей хвалебные песни, и не угождал любым ее желаниям и прихотям.

Он пришел ко мне, когда все мои жены, а также Нонна Львовна со Скрипишиным дали ему понять, что его присутствие здесь нежелательно, что они презирают его.

Даже наши часто меняющиеся охранники встретили Бориса неизменным хохотом и фырканьем.

Бедный Борис, я чувствовал себя до определенной поры обязанным с ним выпить и как-то скрасить его досуг, но неожиданно он признался, что бросил пить и снова вернулся на нашу прежнюю работу. И вот мы опять сидели с ним у меня дома, и пили вдвоем чай с медом, закрывшись от всех в комнате.

– Знаешь, Люба сама мне все рассказала, – облегченно вздохнул Борис, – и я очень рад, что у меня есть такой друг как ты. Говоря честно, я всегда верил в тебя! Но сейчас, после того, как я все узнал, я зауважал тебе еще больше!

И во многом, благодаря этому осознанию, я смог, наконец, подняться, и как говорится встать, и почувствовать себя человеком!

– Я тоже, всегда в тебя верил, – улыбнулся я, и пожал ему руку, как бы навсегда скрепляя нашим рукопажатием дружбу.

– Ты ее простил?! – спросил я.

– Да, конечно, – покраснел Борис, – а кто из нас не без греха?!

Наступила неловкая пауза, когда два человека так прекрасно понимают друг друга, что даже не знают, что еще сказать друг другу. Как раз в это время, к нам в гости пришли Леонид Осипович с Елизаветой Петровной, и на этом наш откровенный разговор закончился.

Борис тут же поспешил покинуть наше жилище, и долгое время к нам потом не приходил.

Я не предпринимал никаких попыток вернуть его, и даже почувствовал некоторое облегчение от того, что он пропал на время, чтобы мы с новым посвежевшим взглядом могли переосмыслить дружбу, и понять, насколько мы дороги друг другу.

Вот, так, на старости лет мы еще сильнее уверились в своих дружеских чувствах, ибо нам была дана возможность пересмотреть очень многие свои жизненные позиции. Возможно, то, что мы называли дружбой, вначале было просто шалостью, а затем приятным и взаимным времяпровождением, но потом это переросло в более крепкое и родственное чувство, которое было нельзя ни на что променять.

Сейчас я уже с грустной улыбкой вспоминаю, как мы с Борисом привыкли обмениваться хвалебными комплиментами. Это был некий ритуал, с помощью которого мы сближались и создавали некое интимное братство.

Было, конечно, в этом что-то наивное, по-детски легкое и прямодушное, но именно оттуда, из детского далека пришло и выросло это родственное чувство, сделавшее нас настоящими друзьями.

«Каждый умирает в одиночку», – я помню эту фразу своего отца, хотя его давно уже нет в живых.

Я не знаю, а может быть, даже не ощущаю цены настоящей дружбы и любви, ибо для меня и любовь и дружба навсегда останутся самыми бесценными чувствами, ради которых и стоит жить на этой грешной земле.

Я люблю Мнемозину, Веру, Капу, своих дочерей Нонну, Лолу и Леночку, и питаю к Борису самые светлые чувства, но иногда у меня возникает ощущение какого-то неправдоподобия моей жизни, возможно, это связано с моей прошлой профессией патологоанатома.

Я вскрывал трупы людей и не чувствовал, что это люди или их останки; даже их, то есть наша плоть, – она всегда исчезала, испарялась, большей частью поднимаясь вместе с влагой в небеса.

Поэтому рядом с собой я всегда ощущал чье-то невидимое присутствие, и я не боялся его, я даже мог это присутствие как-то обозначить своим жестом или взглядом, когда ты вглядываешься с ужасом в пустоту, и вдруг в ней видишь близкий и давно знакомый тебе образ.