Книга Голоса исчезают - музыка остаётся - Владимир Мощенко

Лиснянская всегда удивляла тем, что у неё всё не так, как у других. Она никого не обвиняет, она не злобива. И впрямь пресловутая «сила слабости»…

Обойду все родные места

От бакинской лозы до креста

На лесистой московской окраине.

Наша память о жизни – мечта,

Наша память о смерти – раскаянье.

Не забыть мне, как на рассветных тропинках в Переделкине (ещё в 70-х-80-х – о Боже!) мы с Семёном Израилевичем Липкиным, державшим в руках тяжёлый посох, с удовольствием и наперебой читали строки Инны Лиснянской:

Но там, где возродилась быль,

Где жизнь творится наново,

Ты обо мне не плачь, Рахиль,

В жилище ханаановом!

Вросла я в почву, словно ель,

А почва многослойная.

Меня не вызволит отсель

Звезда шестиугольная.

Я в русский снег и в русский слог

Вросла – и нету выхода, —

Сама я отдалась в залог

От вдоха и до выдоха!

Эти слова для Лиснянской, поистине большого русского поэта, и органичны, и естественны, хотя она, будучи матерью и подлинным художником, и не обходила в своё время стороной тему Исхода. Опять обращаюсь к своему дневнику восьмидесятых. Никак нельзя без него сегодня. Там я «по горячим следам» говорю о невесёлых стихах Лиснянской, где «проводы, проводы», где «прощанье – как будто из жизни изъятье». Тут легко находится важнейший опознавательный знак: «Русские люди, а значит – и водка, и толки… Люди прощаются, русские книги молчат». Она была разлучена с дочерью, которая поставила перед собой задачу – оживить тех, кто сгорел в пламени Холокоста, в частности – художницу Фридл Диккер-Брандвейсову. Фридл в Терезинском гетто была рядом с детьми, обучала их умению рисовать, а настал час – пошла вместе с ними в печь. «Лена, – сказала Лиснянская, – организовала в Москве первую выставку художественных работ талантливых детей, погибших в гетто. В ответ – площадная ругань. Общество „Память“ прибегло к угрозам. Вот Лене и пришлось уехать, чтобы продолжить начатое святое дело. Вскоре сразу же на нескольких языках появится её книга о Фридл… Так уж получилось: дочка – в Израиле, я – в России. Что же касается моей „пятой графы“… Мама у меня была армянка. Во мне есть кровь и русская. И французская, есть и еврейская, которая главенствовала у отца, военврача. Получая паспорт, я попросила записать меня еврейкой, потому что знала о жертвах Катастрофы. Но повторяю: „Пронзены половецкими стрелами русские сны“. И ещё: „Приближаясь к последнему праву под землёй о земле тосковать, больше я никакую державу не посмею чужбиной назвать“».

Никогда не забуду чувство, которое я испытал, услыхав стихотворение, где жертва жалеет гонителя:

Обшарпаны стены,

Топтун у ворот:

«Опасная стерва

В том доме живёт.

О русском народе

Бесстыдно скорбит,

Транзистор заводит

Да суп кипятит.

Перлового супу

Хватает на пир,

Читает сквозь лупу,

А слышит весь мир,

И в колокол Герцена

Яростно бьёт!»

Топтун своё зеркальце

Вдруг достаёт,

Чтоб вновь убедиться,

Что он человек

И с ним не случится

Такого вовек.

Услышал я эти строки тоже на переделкинских тропинках.

– Редко, редко кому удаётся сказать о себе так! – воскликнул я, ещё не переварив услышанного.

– Это я не о себе, – ответила она. – Это посвящено Лидии Корнеевне Чуковской…

И я припомнил, что у неё уже было нечто похожее: «Ну, скажи, не одно и то же – конвоиры и беглецы?»

Мир Лиснянской бескраен, хотя и поразительно конкретен. Не напрасно же у неё столько триптихов. Но ни единой длинноты!

Я в гости приду виноградною тенью

И зыбью на море, пятном на стекле.

Простите за краткое стихотворенье,

Оно не короче, чем жизнь на земле.

Святая правда! И всё же бутылка с запиской не потонет в житейском море никогда.

8

…Меня попросила Александра Владимировна Плохова, самый верный друг Светы Кузнецовой, поместить в этой книге её записки о том, как мы вместе с ней и её сыном Алексеем приезжали в гости к Инне. С удовольствием выполняю эту просьбу.

Воскресенье. 05.07.09. Монотонный дождик зарядил с ночи, и, похоже, надолго. День серенький, но уютный, как пушистый котёнок. Мне очень по душе такая погода. В машине тепло. Негромко звучит джаз. За рулём – мой сын, Алексей. Мы направляемся в Переделкино, где меня и Владимира Николаевича Мощенко на своей даче ждёт поэт Инна Львовна Лиснянская.

Представлять Инну Лиснянскую нет необходимости. Недавно, 24 апреля 2009 г. ей была присуждена престижная национальная премия России – «Поэт»! А ещё раньше она стала обладателем Государственной премии России и премии А. И. Солженицына.

Позвольте, дорогая Инна Львовна, в этом рассказе называть Вас Вашим «знаковым» именем – Инна? Мой спутник, Владимир Мощенко – поэт, прозаик, о произведениях которого Василий Аксёнов говорил, что они «в какой-то степени сродни квадратам джазовой импровизации», впечатляют «своей удивительной лирической манерой». И Лиснянская, и Мощенко в прошлом – самые близкие друзья моей подруги, уникального, талантливого поэта Светланы Кузнецовой. Стихи, и имя Светланы стали забываться в наше суматошное время. Но когда я решилась публиковать её последнюю книгу «Избранное» (М., 1990), на сайте Стихи. ру, то с радостью обнаружила, что её творчество востребовано и в XXI веке. Она – жива! Жива её поэзия!

…Подъезжаем к станции метро. Ждём Мощенко. А вот и он! В руках – зонт, пакет с тёплыми, вкусно пахнущими булочками и букет белых роз (досада: мы тоже везём белые цветы – хризантемы). Приходится ещё ждать, – когда мужчины расправятся с булочками. Мне же не терпится увидеть Инну, и я боюсь опоздать. Она ждёт нас к часу дня. Волнуюсь. Последний раз я виделась с ней двадцать лет назад в горький час прощания со Светланой, когда она «своевольно» ушла из-под капельницы из больницы. Она не могла не откликнуться на зов Светланы: «Инна, я умираю. Приди проститься».

В пути заходит разговор о Василии Аксёнове. Почему вдруг? Мы ещё не знаем, что идут последние часы его земной жизни.

Выезжаем на Минское шоссе. Вот наконец и Переделкино. На меня нахлынули воспоминания: Дом творчества писателей, Светлана, уговорившая меня навестить её (об этой поездке я рассказала в моей повести «Подруга»). Тогда, помню, после чтения вслух Астафьевской повести «Бабушкин праздник» Светлана дала мне почитать рукопись четырнадцатилетней Леночки – повесть из школьной жизни. И мы обе были удивлены зрелыми размышлениями и мастерством этой девочки – дочери Инны Лиснянской, в настоящее время известной писательницы и художницы Елены Макаровой.