Книга Марш экклезиастов - Ирина Андронати

— Уже получается! — похвалил Абу Талиб стихотворца-ференги. — Но в самом деле, не сидеть же нам тут три недели — власти ведь будут бдеть! Ох и влипли мы — обалдеть! А Синдбад между тем отыщет Ирем! Такие дела, муаллим Абдулла… Но Аллах нам поможет отбросить страх, по сравнению с целью все опасности — прах, пойдём вперёд, а судьба разберёт…

— Никуда не нужно идти, юный шаир, — отозвался наконец безумный узник Маристана и высоко поднял свою лампу. — Никуда не нужно идти, потому что Ирем — рядом…

— Как так — рядом?

— Он всегда рядом, — сказал Аль-Хазред и показал рукой на стену.

Абу Талиб и брат Маркольфо поглядели в ту сторону и увидели, что Ирем действительно рядом — белоснежные дворцы, бесчисленные колонны из цветного мрамора, огненные шары…

Отец Учащегося бесстрашно шагнул вперёд и устремился в желанный город.

Монах тотчас же рванулся за ним.

Абу Талиб, забыв обо всём, летел навстречу мечте.

Бенедиктинец всё же оглянулся — и увидел, как несчастный Аль-Хазред с искажённым лицом колотит в невидимую стену сухими коричневыми кулаками и беззвучно кричит, а из лампы, стиснутой в руке, вылетают капли горящего масла и чертят огненные дорожки…

…Судьба, судьба — судья неизбранный, неназначенный!

28

Никаких крыльев нет. Просто умираешь — и всё.

Гусеница

Самурай Катаоки Цунэхару осторожно вышел из своего номера и осторожно стал спускаться на первый этаж. Драгоценную чашу он нёс в простой тёмно-серой нейлоновой сумке на ремне. Он надеялся, что вид человека с небольшой сумкой не насторожит бдительных охранников. Тем более что многие постояльцы постоянно носили ценные вещи с собой, не доверяя дверям и замкам.

Итиро Симидзу (и на это Цунэхару очень надеялся) не успел его заметить, так что, когда несчастный раб чаши придёт в себя и освободится от пут, то не сможет утверждать, что грабителем был именно Цунэхару. Тем более что и сам Цунэхару пострадал от воров…

Навстречу самураю поднимался давешний русский: очень крупный и очень крепкий мужчина возраста позднего расцвета. Ещё вчера и позавчера при встречах с ним Цунэхару отметил про себя некоторое несоответствие между его простоватым и сравнительно моложавым внешним видом — и глубокой мудростью, облагороженной громадным опытом и поддерживаемой спонтанностью и импульсивностью. Русский был очень похож на Гетана, великого мастера дзэн из храма Сёиндзи, в котором когда-то был пострижен сам просветлённый Хакуин и где он потом некоторое время был настоятелем. Русский улыбнулся и кивнул Цунэхару, как старому знакомому (они провели два вечера в баре, хорошо понимая друг друга, при этом Цунэхару не знал ни слова по-русски, а русский, соответственно, по-японски).

Они разминулись на узкой лестнице, предупредительно уступая дорогу друг другу — и в этот момент из коридора второго этажа раздался пронзительный крик. Кричала женщина…

В ожидании парабеллума

Мы не доехали до лагеря метров сто. На обочине стоял один грузовик, а другой — перегораживал нам дорогу. Рядом с грузовиками раздолбанно слонялись бойцы, одетые пёстро — но в кантонистских беретах и с кантонистскими белыми повязками на рукавах.

По идее, нам их опасаться не следовало, это были почти наши люди, но любая революция тем и характерна, что свои и чужие слишком часто меняются ролями…

Был поздний вечер, шёл мелкий липкий дождь, светили фары. Мы вышли из машины. Навстречу нам от грузовика шагнули трое, облитые в чёрную кожу; первый был маленький и тощий, но уже почти не похожий на себя.

— Герр Йоханн Акстельмейер, как я понимаю? — кивнул я головой. — Позвольте представить…

— Некогда трепаться, — сказал герр Йоханн Акстельмейер. — У нас на всё про всё минут двадцать. И не называй меня этой дурацкой кличкой.

— Лев Давы… тьфу, Лев Кимыч, — сказал один из его клевретов. — Давай я объясню по-быстрому?

— Давай, Терешков, — нетерпеливо махнул рукой теперь уже бывший герр Йоханн Акстельмейер. — Только действительно по-быстрому!

— Степан, слушай внимательно и ребятам своим основное переводи, надо, чтобы и они понимали, — начал Терешков; он был жилистый, скуластый и лысый. — Действительно, минут через двадцать — ну, через полчаса — вся эта замять швейцарская кончится. И сейчас от нас зависит, как именно она кончится: или всё вернётся примерно к началу, или завертится уже так, что отсюда не выберется ни одна собака. Надо, чтобы ты прошёл в лагерь и быстро вывел оттуда всех наших…

В общем, как я понял тогда и достроил всё потом, именно эти ребята, Терешков и второй, Марков, устроили в Швейцарии отвязный хэппенинг. Они думали, что получится весело. У них была машина времени (вот не вру: настоящая машина времени!) и какие-то давние личные счёты с маленькой альпийской республикой. Поскольку они могли сновать из прошлого в будущее и обратно, то смогли вычислить, где, как и что нужно подкрутить в прошлом, чтобы в итоге произошло то, чего они добивались. То есть: революция и гражданская война («Чтобы этим падлам не в струю было пломбировать всякие там вагоны…») — возможно, с последующим распадом конфедерации на отдельные кантоны.

Они сделали это. А потом что-то пошло не так.

Машина времени иногда отказывалась перемещаться сама — вместо этого она непредсказуемо и неравномерно ускоряла и тормозила время вокруг себя. А может, не только время, потому что и с географией творилось что-то невероятное… Потом машину они вроде бы отладили, но работала она всё равно не слишком надёжно. Они, конечно, стали считать, разбираться, что же произошло — и получалось так, что вся та ерунда началась тик в тик тогда, когда наша экспедиция ступила на травку лётного поля — и её тут же раскидало по разным временам и пространствам.

Да, и ещё: выяснилось, что Марков и Терешков — давние кореша Хасановны, Криса и дзеда. Что лишний раз подтвердило непременную истину: мир тесен.

Тем временем в лагере наши — то есть тётя Ашхен, Хасановна и Тигран во главе, остальные обеспечивали огневую поддержку, — обеспокоенные моим долгим отсутствием, взяли власть, захватили тётку из администрации и потребовали моего немедленного возвращения, а поскольку она не имела ни малейшей возможности меня им предоставить — то и посадили её саму под арест, туда же напихали албанцев… в общем, получилось весело. Через пару часов весь лагерь был осаждённой крепостью. Польские миротворцы налетели — и откатились, унося своих контуженых; в качестве утешительного приза им вручили часы с маятником.

Так вот, согласно тому, что разведали в будущем Марков и Терешков: если мы сейчас быстро смотаемся из страны, тут всё придёт в относительную норму, швейцарцы покрутят головами, пожмут плечами, хлопнут валерьянки по пятьдесят кубиков — и заживут более или менее нормальной жизнью. Если же мы смыться не захотим или не сумеем — то тут начнётся что-то непостижимое, трудно описуемое (но это бы и чёрт с ним, мы не Беккеты и не Ионески), а главное — закапсулированное. Ни попасть в эту Швейцарию извне, ни выйти из неё уже никто не сможет — очень долго или, может быть, никогда. Для Швейцарии исчезнет внешний мир, а во внешнем мире все немедленно забудут, что где-то была какая-то Швейцария…