Книга Римский орел - Александр Мазин

– Что ты знаешь о наших законах, варвар? – презрительно бросил трибун.

– Вероятно, я знаю наши законы лучше, чем патриций империи, поскольку могу точно процитировать соответствующий пункт эдикта.

– Придержи язык! Это не единственное твое преступление. Ты посмел применить насилие по отношению к старшему офицеру претория, представителю самого императора, за что полагается…

– Прошу прощения! Я не применял силы по отношению к трибуну претория!

– Ты лжешь, негодяй!

– Нет! Я не лгу! И у меня есть свидетели! Тебя, как заметил старший кентурион, неверно информировали. Я применил силу, да…

– Вот видишь! Ты признал!

–…чтобы выяснить, является ли человек, облаченный в форму трибуна преторианцев, трибуном преторианцев или же это варвар, присвоивший доспехи трибуна. Как только я получил ответ на свой вопрос, я немедленно предоставил упомянутому тобой Сексту Габинию свободу.

– Ты что же, не мог отличить варвара от патриция и трибуна? – возмутился трибун.

Черепанов пожал плечами:

– Он вел себя в точности, как вожак варваров, которого я взял в плен. Возможно, его латынь была получше, но я пока не научился различать таких тонкостей. В чем еще меня обвиняют?

– Мне сообщили – и тут, можешь не сомневаться, у меня множество свидетелей, – что ты приказал распять пленников!

– Ну да, – подтвердил Черепанов. – Я это сделал. А разве не так поступают с разбойниками в нашей провинции? Или ты сомневаешься, что они – разбойники?

– Ты нарушил эдикт нашего богоравного Августа Александра! – напыщенно воскликнул латиклавий. – Эдикт, которым он повелевает всем захваченным варварам предлагать вступить во вспомогательные войска, а тех, кто откажется, выдворять за пределы империи, не причиняя вреда, дабы не возбуждать в их сородичах гнева против империи. Нарушение же императорского эдикта приравнивается к нарушению присяги! Ты знаешь, что за это следует?

– Знаю. А вот о таком эдикте слышу в первый раз. А поскольку ты о нем знаешь и не сообщил о нем мне, то, выходит, это ты виноват в нарушении эдикта.

– Ты спятил! – Трибун подскочил. – Этот эдикт составлен не для каких-то там младших кентурионов!

– Ты это сказал, не я, – заметил Черепанов. – Старший кентурион свидетель: ты только что снял с меня ответственность за нарушение эдикта. Не знаю, правда, есть ли у тебя право самостоятельно толковать императорский эдикт, – невинно добавил он.

– Замолчи! – Трибун побагровел от ярости. – Феррат! Отобрать у него регалии и заключить в карцер! Не позднее чем завтра я буду судить его, и, клянусь Марсом-Мстителем, он получит по заслугам!

– Я не стану этого делать! – сказал Феррат.

Удлиненное лицо трибуна стало и вовсе морковного цвета.

– Ты отказываешься выполнить приказ?! – прошипел он. – Как ты смеешь? Тоже хочешь в карцер, Феррат?

– Я не стану это делать, Петроний, – буркнул старший кентурион. – Хочешь отправить меня в карцер – отправляй.

– Он не рискнет отправить тебя в карцер, – спокойно произнес Черепанов. – Он – паскудный пес, который брешет из-за забора. Не делай этого! – предупредил он взбешенного латиклавия, схватившегося за меч. – Или я тебя убью. – Подполковник положил ладонь на рукоять своей спаты. – Он не арестует тебя, Феррат! Он даже меня не арестует. Потому что он не легат, а только латиклавий. И кентурионом меня поставил не он, а Максимин.

– Еще как арестую! – заорал Магн. – Эй, охрана! Живо ко мне!

– Возьмите этого преступника! – Латиклавий указал ворвавшимся легионерам на Черепанова. – В карцер его, в кандалы, живо!

Стражники окружили Черепанова.

– Отдай оружие, Череп, – произнес командовавший ими опцион. – Лучше отдай по-хорошему, ладно?

Черепанов поглядел на Феррата. Тот молчал.

– Ладно, ребята, – сказал Черепанов. – Не драться же мне с вами в самом деле. Из-за всякого дерьма. Вот мой меч.

– Тебе не жить, Череп! – бросил ему вслед Магн. – Завтра я буду тебя судить! Тебе не жить, так и знай!

Трибун был уверен в том, что говорил. И у него были основания быть уверенным.

Геннадий об этом знал, но твердо верил в свою удачу. До сих пор эта дама его не подводила. Хотя имела склонность являться в самый последний момент.

Глава десятая Бунт

Лагерный карцер мало чем отличался от гауптвахты в современной Черепанову армии – квадратный сарай с узкими окнами под самой крышей, с «предбанником», в котором располагалась охрана.

У Черепанова забрали доспехи и регалии, включая перстень кентуриона, но шнурки и ремень оставили. И деньги тоже. Изъятое имущество сложили в отдельный мешок и опечатали. Взамен выдали грязное шерстяное одеяло и подчеркнуто вежливо препроводили в «рабочее» помещение.

Внутри было темновато. Но без труда можно было различить еще двоих заключенных. Совсем немного, если учесть общую численность легиона.

– Ты кто? – спросил один из них, немолодой уже мужик, густо обросший щетиной.

– Череп, – лаконично ответил Геннадий.

Другой штрафник, помоложе, гаденько захихикал… И тут же схлопотал от старшего сочную затрещину.

– Присядь. – Старший махнул рукой на скамью. – Слыхал о тебе. За что?

– С латиклавием не поладил.

– Понятно.

– А я с увольнения опоздал! – сообщил молодой. – На трое суток. И чего теперь?

– Десять ударов, – сказал Черепанов. – И месячное жалованье. Если сам пришел.

– Сам-сам. А бить кто будет? Свои или…

– Заткнись, – уронил старший, и младший заткнулся. – Вижу, устал?

– Двенадцать часов в седле.

– Ясно. Ну отдохни. Ты, дай-ка свое одеяло.

– Да ты что, Хрис! – завопил молодой.

– Цыть!

– Да ладно, у меня есть, – запротестовал Черепанов.

– Ничего, он мне его еще вчера в кости проиграл, – усмехнулся старший. – Поспи, уважаемый. Сон слаще, когда тепло, а ночи нынче прохладные.

Черепанов спорить не стал. Взял второе одеяло, улегся на доски и мигом уснул.

Утром их всех разбудила стража. Завтрак. Никаких разносолов: по куску грубого хлеба с отрубями да по кружке воды. Вчерашний завтрак был не в пример качественнее. Но Черепанов съел все. Правило номер раз: ешь, что дают, и спи, когда удается.

Сквозь прорези у потолка пробивался утренний свет, и у Черепанова появилась возможность получше разглядеть своих «сокамерников».

«Молодой» и оказался молодым – тощим мальчишкой лет семнадцати. Видно, только-только завербованным. Старший, Хрис, костлявый, жилистый мужик. Речь мягкая, но в глазах – волчья тоска.