Книга Лазурные берега - Сара Ларк

Пираты постучали кулаками по полу, выражая согласие.

Наверху открылся люк.

— Первые трое, выходите! — приказал один из охранников.

Капитан поставил ногу на лестницу.

— Я пойду первым, — сказал он голосом, полным достоинства.

Однако Санчес покачал головой.

— Нет, капитан! — заявил он. — Это всегда было правом квартирмейстера — первым ставить ногу на палубу корабля, который берут на абордаж. И это право я сейчас никому не уступлю. Кто пойдет со мной?

Бонни ожидала, что Джеф поднимется на ноги, однако ее друг, казалось, даже не слышал слов капитана. Вместо него вперед шагнул Риверс, а охранник сверху показал на плотника.

— Ты! — сказал он. — Не обижайтесь, капитан, но вы сначала должны насладиться зрелищем. Вас повесят последним — это приказ губернатора…

Сигалл бессильно молчал, когда Санчес вскарабкался по лестнице наверх и оттуда ухмыльнулся остальным.

— Еще увидимся! — насмешливо произнес он.

На лице капитана промелькнула улыбка.

Последующий час был самым страшным в жизни Бонни. Один за другим ее друзья, которые стали ей кем-то вроде членов семьи, поднимались наверх, на солнечный свет, чтобы, гордо выпрямившись, в своей разноцветной одежде, в туфлях с пряжками, в кожаных сапогах или босиком выйти на эшафот. Большинству из них удавалось изобразить на лице что-то вроде ухмылки, когда палач надевал им на шею петлю, однако затем они все же теряли человеческое достоинство, когда веревка затягивалась. И не важно, как они собирались себя вести, все повешенные дергались в судорогах и корчились в смертельной агонии. Они брыкали ногами, а потом из их тел изливались моча и кал.

Когда умер десятый член экипажа, Бонни в отчаянии заплакала, и только воспоминание о словах капитана и о том, что она не должна выдать себя в последний момент, чтобы не потерять уважение мужчин, удержали ее от того, чтобы не зарыдать на груди у Джефа. Наступил момент, когда Бонни стала надеяться: наконец-то наступит ее очередь, однако охранник не смотрел ни на нее, ни на Джефа.

В конце концов в подвале остались только трое — капитан, который стоически наблюдал за смертью своих людей и каждому, кто обращал на него свой взгляд по дороге к виселице, еще раз кивал головой, и оба чернокожих.

Бонни, которая сначала спряталась в угол, чтобы ничего больше не видеть, встала. Она боялась, что ей придется помогать Джефу подняться на ноги — тот даже не пытался сделать это самостоятельно.

— Хорошо, капитан, теперь ваша очередь! — объявил охранник. — Поднимайтесь наверх, а затем сразу же отправитесь вниз, в ад! — Он засмеялся.

— А… мы? — спросила Бонни глухим голосом.

— Ах да, вы… Разве вам не сказали? — У охранника был удивленный вид. — На вас приговор не распространяется. Чернокожих морских пиратов у нас не вешают. Их посылают на рынок рабов.

У Бонни не было времени даже понять его слова, когда Джеф испустил страшный крик. Он вскочил на ноги, подбежал к лестнице и, возможно, вырвался бы наружу, если бы охранник не направил на него свой мушкет.

— Вы даже не хотите меня повесить? — закричал Джеф. — Я виноват во всем этом, а вы даже не хотите меня повесить?

Охранник снова засмеялся.

— Не нужно благодарностей, — ироническим тоном сказал он.

— Но… но Черного Цезаря ведь повесили… — Джеф повернулся к Сигаллу, ища поддержки, — в Виргинии…

Охранник пожал плечами.

— Это, наверное, было в английской колонии, — предположил он. — Англичане вешают чернокожих, наверное, у них достаточно рабов. А здесь не хватает рабочих рук. Так что поздравляю, малыш, — ухмыльнулся он Бонни, — и тебя, Большой. Итак, капитан?

Сигалл с достоинством вскарабкался по лестнице. Он больше ни разу не взглянул на оставшихся, и даже Бонни не нашла слов, чтобы попрощаться. Она была слишком потрясена своим внезапным спасением и реакцией Джефа. Молодой человек кричал, тряс лестницу, а потом решетку, в то время как Сигалл встал под виселицей. Небесно-синий шелковый жакет капитана сиял на солнце. Сигалл с величественным видом передал палачу свою треуголку, а затем сам надел петлю себе на шею. Бонни отвернулась, прежде чем у него началась агония, Джеф же смотрел до конца, до тех пор пока не рассеялась толпа вокруг виселицы.

А затем безудержно зарыдал.

На рыночной площади Амали все еще боролась с тошнотой, которая началась у нее сразу же после того, как стали вешать пиратов. Между тем было жарко, воняло пóтом, мочой и экскрементами. Тем не менее Амали и Сабина не ушли, пока не был повешен последний пират. Может быть, Виктор снял бы со служанок эту тягостную обязанность, но он вместе с Деирдре пребывал в поместье Новый Бриссак, и его приезд ожидался только на следующий день. Но и тогда казнь команды пиратского корабля все еще будет главной темой для разговоров. Если Деирдре узнает об этом, она не сможет спокойно спать, пока Виктор не выяснит, были ли Бонни и большой негр среди осужденных. Амали, исполненная решимости избавить свою подругу от этих мук, уговорила повариху пойти вместе с ней на площадь и присутствовать при казни.

— Ну, теперь ты можешь облегченно вздохнуть, — невозмутимо заметила Сабина, когда женщины наконец отправились домой. — Ты сможешь успокоить мадам: его не было на корабле.

Глава 3

Деирдре Дюфрен пережила целую бурю эмоций с тех пор, как Джеф покинул ее. Началось все с сильной боли, но вскоре эта боль превратилась в злость из-за того, что он не нашел для нее даже прощальных слов. В конце концов злость перешла в печаль, а потом — в гнетущий страх. Деирдре была уверена, что Цезарь любил ее и только поэтому вернулся на «Морскую деву» — чтобы разбогатеть и затем предложить ей жизнь, соответствующую ее положению. Насколько Деирдре его знала, он мог пойти на любой самый необдуманный риск. Уже при одной мысли об этом ее трясло от страха.

Днем ей чаще всего удавалось чем-то отвлечь себя, однако ночью она часами лежала без сна, представляя, что может случиться с ее любовником во время штормов и морских битв, пиратских походов и драк в портовых кабаках. Женщина не могла найти себе покоя, была раздраженной, и это замечали все, кто ее окружал. Амали и даже Нафия больше не могли ей угодить. Деирдре за утро трижды меняла меню для вечернего приема, и ее брак с Виктором оказался под угрозой.

Как ни парадоксально, но именно разлука с любовником привела к тому, что Деирдре больше не могла наслаждаться ласками своего мужа или хотя бы терпеливо переносить их. Пока она изменяла Виктору, она была уравновешенной и счастливой, исполненной страсти и желания, так что и ее супругу кое-что доставалось. Сейчас же, однако, Деирдре раздражалась, когда Виктор просто прикасался к ней, делал комплименты или же выводил ее на прогулку. Иногда ей приходилось делать над собой усилие, чтобы не обрушить на него свою ярость из-за того, что рядом с ней был он, а не ее Цезарь, из-за того, что Виктор пребывал в безопасности, в то время как Цезарь рисковал жизнью. Деирдре знала, что это было несправедливо и что она оскорбляет Виктора таким отношением. Она старалась, насколько возможно, сгладить это. Однако Деирдре не умела лгать. Виктор не верил ей, когда она извинялась, ссылаясь на головную или менструальную боль, и он также не допускал, чтобы она слишком часто уединялась, вместо того чтобы проводить вечера вместе с ним. Молодой врач заметил ее депрессию, но объяснял это тем, что его жена все еще не забеременела. Так что было логично, что он предпринимал максимум усилий для того, чтобы как можно скорее это исправить.