Книга Эпитафия. Иначе не выжить - Анатолий Ковалев

– Что-о-о? – пропел Мишкольц. – Иначе не выжить? Да этим вообще можно все оправдать! С такой песней легче маршируется. Гена! С такой песней входят в дом с автоматами! – ткнул он пальцем в погасший экран телевизора.

– Мы на самом деле далеко не уедем с таким чистоплюйством, – пробормотал Балуев. – А Пит готовится к войне.

– С чего ты взял?

Но Геннадию не пришлось объясняться. В это время открылась дверь кабинета.

– Я, кажется, уснул… – Федор напоминал сомнамбулу, которого окликнули на самом краю пропасти.

Серебристый «крайслер» обгонял ветер. Ветер пел заунывную песню. А на душе было и горько и радостно. И непонятно, чего больше: радости, горечи, свежих мыслей или терпких воспоминаний. Опасность вроде миновала. И для этого не приложено никаких стараний. Все пущено на самотек, а самотек перекрыли плотиной. А рухнет плотина, что тогда? Впервые Саня зашел в тупик, хоть его серебристый «крайслер» и обгонял ветер, хоть шоссе и обступали бескрайние леса, хоть грудь и распирало от полузабытого чувства.

Утром его разбудил телефонный звонок, точь-в-точь как тогда, после юбилея. И рядом снова лежала она. И снова пропела «Телефо-он!» и натянула на голову одеяло. И он подумал, что до сих пор не знает ее имени. И еще подумал, что это наверняка звонит Петька. И не ошибся.

– Спишь, герой? А у меня сногсшибательные новости!

– Овчинников воскрес?

– Грубо шутишь, Саня. За такое можно и по шее схлопотать!

– По шее так по шее! Что у тебя за новости?

– Курочка попалась! Сидит в клетке, кудахчет!

– Выражайся ясней! Я не Штирлиц, паролей не понимаю!

– Ты, Саня, болван безмозглый! Я девку поймал! Понимаешь? Девку! Дочь Овчинникова! Так что можешь сказать своему «папе», чтобы спал спокойно! И сам разумеется, спокойно спи!

– Поспишь тут с тобой! Ни свет ни заря будишь! Ты, Петя, вот что… – Шаталин тяжело вздохнул, посмотрел на нелепый бугорок под одеялом и предложил:

– Выпустил бы на свободу курочку…

– Ты что, сегодня ночью со своей деревянной лестницы нае..ся?! – загоготал Пит.

Этот смех стоял у него в ушах всю дорогу вместе с заунывной песней ветра…

На часах было десять. Бугорок под одеялом не шевелился.

Он набрал телефон канцелярии мэра, чтобы договориться об аудиенции. Он решился на рискованный шаг.

– Господин Шаталин? – переспросил приятный мужской голос, будто он говорил с диктором радио. – Господин мэр отдыхает в своем загородном доме. Он оставил для вас информацию. Как кратчайшим путем добраться до его дачи…

– Спасибо. Я знаю. – Бросил трубку на рычаг и в сердцах воскликнул:

– Свинья! Грязная свинья! Бугорок под одеялом наконец зашевелился. Саня набрал максимальную скорость. Пусть только попробуют его остановить! Лучше бы он уехал до того, как она проснется. А что бы изменилось? Они оба теперь в тупике…

– Знаешь, твою подругу поймали, – сразу ошарашил ее, как только она открыла глаза. – Пит вынюхал. Мусор, который вчера с ним был, мне тоже не понравился. Носом землю роет.

– Не-е-ет! – заорала она истошно, уткнулась в подушку лицом и затряслась всем телом, словно ее било током.

– Ну, что ты… ну, давай без истерик, – уговаривал Саня, будто она могла его слышать.

– Это все из-за меня! Я не должна была ее бросать! Я не должна была убивать Серафимыча! Это все из-за тебя! Ты – убийца! Ты!

– Я разве отрицаю? – Тут он допустил оплошность, заключив ее в объятия.

Она была не в том состоянии, чтобы позволить подобное обращение.

– Гад! Сволочь! Ублюдок!

Набросилась на него с кулаками. Она не разбирала, куда бьет: в лицо – так в лицо, в печенку – так в печенку! Он не оказывал ей сопротивления, только увертывался, как хороший боксер. Она мазала и от этого еще больше возбуждалась.

– Тебя убить мало! Тебя на кол! На кол посадить! Она загнала все-таки его в угол, пнула в пах и ткнула уже обессилевшим кулаком в грудь. Шаталин подхватил ее под локотки и, словно подушку, бросил обратно на кровать.

Она завизжала, зарылась в одеяло, успокоилась.

– Прости, миленький… Прости, любимый мой, прости идиотку!.. – шептала его губам и вновь растворялась в нем, чтобы забыться, чтобы не думать, чтобы лететь…

Куда лететь? Кругом тупик, куда ни лети! И «крайс-лер» уже не поможет!

Ничто и никто не поможет…

Во время разговора с Питом в гостиной на него снизошло озарение. Он вспомнил Витяя. Последнюю беседу с ним на кухне за бутылкой пива. Витяй рассекретил свою миссию – следил несколько дней за домом Овчинникова. Вытащил из почтового ящика письмо. Из письма он узнал, что дочь председателя зовут Настей. Конечно же, Саня всегда помнил об этом письме и упомянул его в разговоре с Питом. И тут он понял, что письмо не упало с неба. У письма был автор – девочка, подруга Насти, ее ровесница. Эта девочка тоже выросла. Эта девочка… Эта девочка лежит у него в кровати. «Подарок». Подарок судьбы.

– Может, ты все-таки скажешь, как тебя зовут?

– Не помню.

– Не ври!

– Зови меня просто «девка». Это будет правильно.

– Нет. Я всю жизнь только и делал, что спал с девками. Ты на них не похожа. Ты другая.

– Какая?

– Необыкновенная!

– Неужели влюбился?

– А ты? Разве нет?

– Разве да!

– Я должен хоть что-нибудь знать о тебе.

– Чтобы жениться? Я не собираюсь за тебя замуж.

– При чем тут это? Ведь ты обо мне знаешь все или почти все. Мы должны быть на равных.

– Мы никогда не будем на равных!

– Мы уже на равных!

– Да… Это тупик…

Она первая произнесла это слово. Она первая дала такое четкое определение их прошлому, их настоящему, их будущему.

Лес закончился. Начались перекошенные халабуды. Даже бескрайние, величественные леса кончаются. Да еще кончаются убогими жилищами. Кто здесь живет? И зачем? Его серебристый «крайслер» – как инопланетный корабль на фоне этой нищеты! А чем лучше дом его родителей в глухой уральской деревушке? Вот как он вознесся! А зачем? Чтобы угодить в тупик?..

– Мы были совсем девчонками, – начала наконец она, – ходили в одну престижную школу – не для особо одаренных детей, а для детей особо продвинувшихся родителей. Занимались в одном драмкружке, любили одних и тех же артистов, певцов, писателей. Это глупо, наверно, но наши вкусы во всем совпадали. Вот только дом мой стоял по другую сторону проспекта Мира, и комнат у нас было всего три, и отец мой был мелким чиновником, инструктором райкома партии, правда, допущенным к каким-то тайнам мадридского двора, к святая святых партийной ложи. И еще была у меня сестра, а не брат. Почти одного возраста с Настиным братом. Мы все мечтали их потом поженить.