Книга Избранница - Саманта Джеймс

— Твоя мать? — Эдмунд был поражен до глубины души. — Не вижу, какое она имеет отношение ко всему этому!

— Да? Меня это не удивляет. Я всего лишь хотел сказать, что не смог бы спокойно наблюдать, как Кесси мучается здесь, несчастная и грустная, в точности как моя мать. Видишь ли, отец, я не желаю сотворить с ней то, что когда-то сделал ты с моей матерью.

— Что я сделал с твоей… Но я ничего с ней не сделал!

— Совершенно верно. Тебе было плевать, есть она или нет. Ты ведь не любил ее и не замечал ее существования… Как ты думаешь, что убило ее?

Эдмунд отшатнулся:

— Что ты имеешь в виду, Габриэль? Она… она утонула в озере. Жуткая смерть, конечно, но ведь никто из нас не застрахован от случайностей!..

— Нет, отец. Ее смерть не была случайной. Она утонула, потому что хотела умереть… Вот и решилась на самоубийство. Эдмунд выпучил глаза. Он даже посерел лицом.

— Откуда ты знаешь? — прошептал он.

— Она оставила мне письмо. Знала, что я пойму ее, как всегда знала, что тебе это не разобьет сердца… Она любила тебя… вопреки здравому смыслу… Хочешь знать, что она написала в своем предсмертном письме? Что у нее больше нет сил быть рядом, но ничего не значить в твоей жизни, не быть ее частичкой. Вот она и предпочла покончить с такой жизнью раз и навсегда!

Эдмунд закричал:

— Но я не знал этого, Габриэль! Пресвятая Богородица! Я даже не подозревал… Я думал, это… несчастный случай! Почему ты не рассказал мне?

— Тебе было наплевать на нее, пока она была жива. Неужели ее судьба заинтересовала бы тебя, когда ее уже не стало?

Габриэль прошел мимо отца и громко хлопнул дверью.

Колени Эдмунда ослабели, он еле доплелся до стула. Теперь все стало ясно ему — ясно до конца. Понятно и отчуждение Габриэля, и его постоянное раздражение на него.

Он закрыл лицо руками и заплакал. Он оплакивал все, что когда-то было его жизнью. И все, что потерял.

Глава 25

Габриэль приехал навестить жену и сына уже на следующее утро. Затем — в полдень. И оба раза Кесси отказалась повидаться с ним. Он снова приехал на следующий день — с тем же успехом.

Заставь ее под пыткой сказать, почему она так поступает, и Кесси не смогла бы дать четкого ответа. Знала только, что если увидит его, это лишь увеличит ее страдания. Она разрывалась между надеждой и страхом, злостью и тоской, унынием и попытками взбодриться. Ночами она засыпала, устав плакать… По утрам просыпалась с раскалывающейся от боли головой и опухшими глазами. Но ее сердце оставалось закрытым для всех. Ибо она не могла отделаться от сомнений: Габриэль… или Эдмунд? Отец… или сын?

Временами ей казалось, что она сошла с ума. Разве в здравом уме предположишь, что Габриэль или Эдмунд способны на хладнокровное убийство? Но затем ее снова начинали разбирать сомнения, и она неизменно приходила к выводу, что убийца — кто-то из них. Как она ни напрягала мозг, все было напрасно. Ей так и не пришло в голову, кто еще мог так упорно елать ее смерти.

Неделю спустя она стояла в своей комнате у окна и смотрела на чудные зеленые луга. Солнце ласково пригревало, заставляя все искриться весельем, но и это не смогло развеять грусть Кесси.

Заметив, что подруга не высыпается, Эвелин уговорила ее отдыхать после полудня. А чтобы Джонатан не мешал ей, она забирала его на это время к себе. Но сегодня Кесси от тревоги не находила себе места — о том, чтобы прикорнуть, и речи быть не могло. Уж лучше она присоединится к Эвелин и сыну.

Она спустилась вниз и заглянула в гостиную, но их там не оказалось. Кесси и не заметила, что дверь на террасу приоткрыта. Уже собравшись выйти, она остановилась как вкопанная. С террасы доносился смех. Быстро подойдя к двери, она застала милую картинку. Эвелин сидела на деревянной скамье, а напротив нее расположился Габриэль, для удобства вытянувший свои длинные ноги. А на коленях у него заливался смехом и скакал Джонатан.

Первой ее заметила Эвелин. Она виновато потупила глаза и встала. Кесси в раздражении раздула ноздри: ее жестоко обманули, предали! И кто? Лучшая подруга! Она обвела присутствующих возмущенным взглядом и холодно произнесла:

— Та-ак… Очевидно, именно поэтому вы так настаивали на моем дневном отдыхе?

Габриэль тоже поднялся, усадив Джонатана на плечо и заботливо поддерживая его за головку и спинку. Эвелин ничуть не расстроилась, а Габриэль погрустнел и помалкивал, не желая обострять ситуацию.

— Кажется, вам не мешает поговорить наедине? — весело сказала Эвелин. — Можно я заберу Джонатана?

Габриэль кивнул. Он прижался губами к головке малыша и вручил его Эвелин, которая тут же оставила их вдвоем.

— Возможно, на меня ты и имеешь право сердиться, но Эвелин здесь ни при чем. Это я уговорил ее.

— Однако она ни словечком не обмолвилась мне об этом!

Взгляд Габриэля стал жестче:

— Когда ты отказалась видеть меня, я лишь покорно склонил голову. Но кто дал тебе право запрещать мне видеться с сыном? Хочется напомнить, что это и мой ребенок, а не твоя единоличная собственность.

— Сын, которого ты не хотел так же, как и жену!

Его лицо превратилось в каменную маску:

— Советую тебе следить за своим язычком, янки. Однажды я сорвался и ударил тебя, да в придачу наболтал такого, что и по сей день содрогаюсь. Так что же я теперь — виноват на всю жизнь?!

Он подошел так близко, что знакомый запах окутал ее с головы до ног. Мысли ее беспомощно заметались. Она молилась, чтобы он не заметил предательски забившуюся жилку на шее. Когда он рядом, просто невозможно мыслить ясно, а в мозгу начинают мелькать картины их жарких объятий… Она поневоле вспомнила, как теплы и трепетны его губы, как сильны его руки: от них в ней всегда возникало чувство защищенности…

Руки вдруг так задрожали, что она была вынуждена спрятать их в складках платья.

— Чего ты хочешь от меня, Габриэль? Я ошиблась насчет котенка и в моем шоколаде не было отравы? Установилось напряженное молчание.

Наконец он заговорил:

— Нет, по всей видимости, ты права. Доктор осмотрел труп котенка и считает, что его отравили. И за кухней нашли пустой пузырек из-под лауданума. Глория вспомнила, что поднос несколько минут стоял на кухне, прежде чем она отнесла его наверх. Я допросил всех слуг, но ничего существенного так и не узнал.

Он явно не хотел сообщать ей всего этого. Кесси заметила, как в его глазах мелькнуло сомнение.

— Слуги преданы и тебе, и твоему отцу. Если же я умру, то ты обретешь желанную свободу и сможешь жениться, на ком пожелаешь.

Его передернуло от отвращения:

— Если ты еще не забыла, то я вообще не рвался обзаводиться женой. И что бы ты там ни думала, мой отец — человек чести. Если уж на то пошло, я бы первый обвинил его, заподозрив в нем хоть каплю неискренности. Какой мне смысл защищать его? — Он нервно мерил шагами террасу, продолжая развивать свою мысль: — Поверь мне, Кесси, я хорошо понимаю твой страх. Чего я не понимаю, так это того, что ты обвиняешь женя! Кажется, ты забыла, что когда в тебя стреляли, я был рядом с тобой!