Книга Волшебная сказка Нью-Йорка - Джеймс Патрик Данливи

— Да вроде того.

— Вы просто набиты сюрпризами. Состоите в Спортивном клубе, Убю мне сказал. Я слышал там корты потрясающие, теннисные и для сквоша. Надо бы начать играть в сквош. А то Джин говорит, что я стал походить на спущенную шину. Кстати сказать, мне нравится ваш костюм.

— Спасибо.

— Знаете, Корнелиус, я решил, что пора обновить имевшиеся у меня когда-то навыки самозащиты. Было время, я, возвращаясь домой, опускал глаза и представлял себе, что вокруг простирается лес и никаких других домов здесь больше нет. Но теперь, когда тут по кустам шастает этот малый с пукалкой, норовя отобрать у тебя все ценное да еще и пристрелить тебя прямо перед твоим домом, я даже из гаража выхожу с дрожью в коленках. Придется научиться расшибать подобных паршивцев в лепешку.

Говард Гау вбивает правый кулак в левую ладонь. Когда я сказал, что люблю бренди, он предложил съездить, купить самого лучшего. Задом выводит свой фургончик из гаража на улицу. Где я говорю, позвольте мне исполнить роль хозяина. Мы усаживаемся в лимузин, и Глен везет нас по извилистым улицам. Говард так и вертится на сиденьи.

— Будь я проклят, Корнелиус, если вы не превзошли все мои ожидания, у меня от восторга мурашки по коже бегут.

Остановились напротив магазинчика. Принадлежащего местному старожилу, у которого имеется в запасе хороший коньяк и который до сих пор сам нарезает ножом ветчину. И снова назад, мимо домов, имеющих такой вид, словно в них никто не живет. В обшитое сосновой доской гнездышко Говарда. К коллекции трубок, которых он никогда не курил. Говорит, его улица не такая извилистая, как прочие. Но свой комплект важных шишек на ней также имеется.

— Пойдемте, Корнелиус, я хочу, чтобы вы кое-что послушали. У меня есть хорошие записи по-настоящему первоклассных композиторов. А Джин тем временем детишек уложит.

Гау на всю катушку врубает музыку. Желая, чтобы я оценил качество акустических систем. Ценой пробитых барабанных перепонок. Зашел пописать в туалет, расположенный рядом с входной дверью. Ворсистый зеленый коврик на полу, выложенном белой и черной плиткой. Большое Г на всех полотенцах, розовых и голубых. Умывальник с двумя кусками мыла. Испытываю прилив бодрости, ибо наступает вечер с его прохладой и сумраком. Детишек загоняют с улицы в дом. Зажигают свет. Полагаю также, приводят в боевую готовность станковые пулеметы. В кухнях окрестных домов наблюдается оживление. Говард потягивает свой особым способом приготовленный напиток. Смешанный еще в середине дня и с того времени стоявший в холодильнике. Наливает мне стакан и садится, на ощупь отыскивая сиденье. Он переоделся в чистую белую рубашку и отливающие красным деревом мокасины. Полка с книгами по управлению бизнесом. И с тремя, посвященными рыбной ловле.

— Приятно, Корнелиус, что вы вот так взяли да и приехали. Познакомились с моей женой, с ребятишками. Слышите, кузнечики. Пару лет назад у нас тут даже лягушка квакала. Вот ради этого человек и корячится в наших крысиных бегах, ради того, чтобы его дети жили немного лучше, чем он. Правда иногда у меня прямо руки опускаются. Два дня назад смотрю, сидит у на лужайке перед домом богомол. И как раз проезжает мимо машина, набитая хулиганьем из Вудхэвена, заметили они его, остановились. И что, по-вашему, сделали. Размозжили его каким-то грязным булыжником. Вот что. Одного из самых полезных для человечества насекомых. Я ушел в дом и заплакал. И теперь скажите мне, как в такое время решить для себя, что хорошо, а что плохо. Что говорить своим детям. Что им делать, если ни в чем нельзя быть уверенным. Вот вы, Корнелиус, вы молодой человек, живущий в сегодняшнем мире, есть у вас ответ на этот вопрос.

— Есть. Каждый должен встать на колени и отскоблить пол в своем доме. И крыльцо тоже. До самого тротуара. Кроме того, следует содержать свой задний проход в чистоте. И носить с собой пулемет.

— Да, Корнелиус, от вашей прямоты порой просто оторопь берет. Вы, случайно, подрывной деятельностью не занимаетесь, нет. Знаете, сказанное вами тогда о вашем отце. Сильно меня поразило. Но и заставило задуматься тоже. О ваших словах насчет мистера Мотта. Это правда, он входит к вам в комнату и говорит все, что ему в голову взбредет. Не обращая внимания на чьи бы то ни было чувства. У нас как-то распродажа была, во время обеденного перерыва, и я купил себе туфли для гольфа. И как раз примерял их, когда он вошел в мой кабинет. Так он даже не стал дожидаться моих объяснений. Сразу сказал, откуда у вас этот остроносый двухцветный кошмар. Как будто я все время только в них и ходил. Дело даже не в том, что он назвал их кошмарными, дело в интонации, с которой он произнес остроносый двухцветный. Я такое унижение почувствовал. Ну ладно, давайте еще по одной. На Говарде красные с начесом носки. Мокасины отливают багровым блеском. Тянется к высокому прямому стакану и, откинув голову, выливает выпивку в горло. В кухне трудится темнокожая женщина. Я заглянул туда через окошко в стене, и она чуть заметно кивнула и улыбнулась. Ответил ей жестом, которым приветствуют друг друга нежелательные элементы.

— Знаете, Корнелиус, дело уже дошло до того, что вы можете принять душ, побриться, причесаться, надеть чистую рубашку, усесться в новый автомобиль. Так что ни единой черточки не останется, роднящей вас с человеком никчемным. Но стоит вам остановиться на каком-нибудь незастроенном участке, чтобы полюбоваться черным дроздом, как тут же подъедет полиция и примется задавать вам вопросы. И в конце концов полицейский скажет, проезжайте, нечего тут болтаться. Я вовсе не отвергаю нашего образа жизни. Но посудите сами, время от времени кто-то вдруг обстреливает самые лучшие дома, убивая их обитателей. Так может быть, с нашими ценностями все же случилось нечто непоправимое. Я вот заглядываю в собственную душу и задаюсь вопросом, какие такие жизненные ориентиры я, отец, могу предложить своим детям. Объяснить им, что когда они вырастут, их ожидает всеобщая резня, что мир устроен несправедливо. Не могу я им такого сказать. Дело не в том, Корнелиус, что я приказываю моим детям каждый вечер вставать на колени и петь Боже благослови Америку. Но вашу мать, извините за выражение, когда же наконец этот район обратится в солнечное тихое место, каким ему и следует быть. Кровь господня, просыпаешься поутру и обнаруживаешь, что ты, оказывается, жил дверь в дверь с винокуренным заводом. Вы ведь понимаете, не правда ли, что я больше ни с единой живой душой не могу вот так обо всем поговорить. Давайте-ка, друг любезный, я вам выпивки подолью. И мы совершим возлияние.

Гау подливает Кристиану пахнущей ананасом смеси и, откинувшись на спинку кресла, поднимает стакан, указывая им в угол комнаты. Кончик его сигареты вспыхивает, когда он затягивается.

— Видите вон то удилище, Корнелиус. Так вот, строго между нами, знаете, о чем я мечтаю. В один прекрасный день послать эту чертову империю Мотта подальше. Купить себе магазинчик где-нибудь в захолустье и заняться рыбной ловлей. И позабыть про тревоги. О, слышите, слышите. Та самая лягушка. Квакает. Вернулась, значит. Прелесть, правда.

Двое светловолосых мальчиков и крохотная девчушка с большими черными глазами. Гуськом. Пришли пожать мне руку. И поднявшись в одинаковых голубых кимоно и желтых шлепанцах по лестнице, помахать нам на прощание, желая спокойной ночи. Появляется, устраивая на столе зажженные свечи, миссис Гау в длинном облегающем сиреневом платье.