Книга Бабочки Креза. Камень богини любви - Елена Арсеньева

Она с особым вниманием поглядела на второй дом налево, с забитым чердачным окошком. Именно на нем, кстати, и висела табличка с названием. Дом как дом, под стать собратьям своим, утонувшим в дворовых сугробах, столь же мифологической, почти нереальной вышины, как и уличные. Из сугробов торчали невзрачные сараюшки и бесколесный, с выбитыми окнами «пазик». Сиденья его были завалены снегом — так же, впрочем, как и крыши домов, и навесы над дверьми и над входами в подвалы. Конец зимы — картина вообще не вдохновляющая, особенно в серый денек, особенно когда ветерок пробирает, но здесь, в этом не то городском, не то деревенском уголке, носившем на себе отчетливое клеймо бытовой заброшенности и общей социальной усталости, совсем уж уныло. Неудивительно, что Алёна поспешила уйти восвояси, пока не промочила ноги. А шанс такой имелся — то и дело она съезжала с наскольженной тропинки в рыхлые предвесенние сугробы и проваливалась в них чуть не по колени, а однажды едва не угодила ногой в низенькое, почти утонувшее в снегу окошко: виднелась только верхняя его часть. Недовольно колыхнулась грязно-белая, в тон сугробам, занавеска, прикрывавшая окно до половины — и в этой, с позволения сказать, хоромине кто-то обитал! — но Алёна успела смыться прежде, чем занавеска отдернулась и появилась физиономия возмущенного хозяина. Можно себе вообразить, каким лексическим запасом он будет оперировать — в таких-то декорациях! Да, если вспомнить женщину, о которой говорил Константин, надо быть в самом деле очень скупой, патологически, чтобы обитать здесь, имея хорошую квартиру в хорошем районе. Тут все не просто заброшенное, но даже какое-то криминальное… хотя можно представить, как великолепно цветут в мае эти старые, покривившиеся груши и яблони да эта полуобломанная сирень (сирень, как известно, чем сильней ломаешь, тем это ей больше на пользу), как щедро вьется летом по серым щербатым заборам хмель и какие невероятные золотые шары и космеи буйно желтеют и розовеют там и сям, притулившись к полинялым дощатым стенам!

Космея — любимейший цветок писательницы Дмитриевой, и, вспомнив это, она устыдила себя за чистоплюйскую рафинированность: ведь ее детство прошло именно в таких двориках, и росла она почти что в таком доме, как этот, с проржавевшей трубой, заколоченным чердаком и неприветливым оконцем в полуподвале. И точно так же прислонялась к стене дома огромная, высоченная береза… Так что все на свете относительно, подумала Алёна и выбралась наконец на тротуар, где смогла вытряхнуть снег из ботинок, а потом пошла дальше, так и не поняв, зачем, собственно, шарахалась по сугробам и что в них хотела найти. То, что Данила и его покойный брат ввязались в дурную, опасную историю, понятно было и без экскурсии по переулочку между Арзамасской и Ильинской улицами!

Конечно, все это вполне тянуло на сюжетные ходы для будущего романа, и Алёна потихоньку начала их придумывать, пока шла к трамвайной остановке. Хотя о левой торговлишке золотишком и о левой же его добыче не писал в отечественной литературе только ленивый, начиная с господина Мамина-Сибиряка. Ну и борзые перья детективщиков не миновали эту тему. Так что… может, лучше про что-нибудь другое написать, а, Алёна Дмитриева?

Всю дорогу, пока трамвай вез ее по Ильинке, потом по Пискунова, потом по Большой Печерской, а потом по улице Белинского к торговому центру «Шоколад», Алёна пыталась придумать это самое другое, иной сюжет. И даже что-то такое начало наклевываться в бурной реке ее фантазии… но немедля сорвалось с крючка, а говоря попросту, мгновенно вылетело у нашей писательницы из головы, чуть только она вошла в «Шоколад» и занялась священным делом шопинга.

На самом деле это занятие наша героиня терпеть не могла. В этом смысле — да и во многих других — она была нетипичной женщиной. Покупала лишь то, что было четко нужно: туфли — значит, туфли, платье — значит, платье, бижутерию — значит, бижутерию. Правда, бижутерию она покупала и непланово, без необходимости: это было проверенное средство улучшения настроения, причем неважно, себе или в подарок, вот как сейчас. В проверенном отдельчике на втором этаже «Шоколада», где раньше не единожды приобретались и серьги, и браслеты, и красивейшие заколки (он назывался «Бижу»), Алёна отыскала для Зои несусветной красы черно-зеленый плоский кулон на черной же плоской цепочке, на миг пожалела, что он один такой (здесь все было уникальное, в единственном экземпляре), но тут же подумала, что для любимой подруги ничего не жалко, пусть единолично украшает себя, — и отправилась за платьем для себя. Хоть платья имели место быть во множестве бутиков «Шоколада», Алёна шла конкретно в «Имидж», где продавалась очень хорошая, хотя и довольно дорогая французская одежда. Да-да, именно французская! И ей, частой посетительнице Парижа, удавалось покупать в «Шоколаде» вещи, которые не попадались на глаза в столице Франции. Штука в том, что в парижских магазинах слишком большой выбор, глаза разбегаются… а здесь вещи собраны все вместе — и как-то очень удачно.

Сказать по правде, раньше Алёна была убеждена, что эти «французские модели» шьются в Одессе, на Малой Арнаутской улице, или, может, в подмосковной Малаховке, или в каком-то подобном средоточии «французских фирм». И пальто — то самое, которое носила сейчас, коричневое такое, типа тонкой, очень легкой дубленочки с капюшончиком, — она хоть и купила за исключительную красоту, но насчет «made in France» очень сильно сомневалась — до той самой минуты, пока не увидела дамочку в точно таком же, один в один, пальтеце, переходящей бульвар Осман аккурат в том месте, где он соединялся с бульваром Итальянцев в столь любимой Алёной столице Франции. Строго говоря, каждая женщина, которая встретит другую в такой же одежде, как ее, вынуждена брать пример с Джины Лоллобриджиды и Элизабет Тейлор, которые оказались в аналогичной ситуации давным-давно, в Кремле, на приеме у Хрущева, и делать хорошую мину при плохой игре, но Алёна никакую такую мину не делала, а хохотала от души, привлекая к себе внимание улыбчивых французских мужчин, всегда готовых разделить с красивой женщиной смех, разговор, обед, танго, прогулку и постель. И с тех пор она свято верила, что в «Имидже» собраны вещи самые что ни на есть французские, а потому ничтоже сумняшеся выложила восемьдесят евро (в рублевом эквиваленте, конечно) за маленькое черненькое трикотажное платьице с воротником-стоечкой и длинными рукавами, скромное, почти смиренное, но так очаровательно подчеркивающее все неоспоримые выпуклости и вогнутости фигуры нашей героини, что это смирение было паче гордости. Правда, оно было коротеньким, много выше колена, из тех, которые теперь носят или с лосинами, или с узенькими брючками. И то, и другое в гардеробе Алёны имелось. Однако ей показалось, что суровая простота платья требовала также и некоего украшения, чего-нибудь вроде длинных бус или эффектного ремня. Длинные бусы в коллекции Алёниных украшений отсутствовали, однако она видела подходящую нитку искусственного черного жемчуга в отделе бижутерии, где давеча был приобретен подарочный кулон, а потому прямиком направилась туда. Она купила бусы — и заметила браслет из точно таких же жемчужин. Вздела его на запястье, чтобы примерить, и тут продавщица сказала:

— Ну надо же, только что здесь была женщина с точно таким же браслетиком! Скажите, пожалуйста, где они продаются, я бы тоже такой купила.