Книга Моряк из Гибралтара - Маргерит Дюрас

— Да нет, — вмешалась она, — не думаю, чтобы дело зашло так далеко. В крайнем случае, за нас заступится Жеже — судя по всему, он наделен незаурядным даром убеждения.

Мы простояли в Дагомее три дня из-за незначительной поломки, полученной по пути сюда. За эти три дня мы очень сблизились с Луи и его другом-учителем. Эпаминондас с Бруно в сопровождении Луи даже сделали попытку поохотиться в окрестностях Чабе на куду. Эпаминондас, непривычный к подобного рода занятиям, так никого и не подстрелил, однако прозевал такое множество разного зверья, что возвратился исполненный самого горячего энтузиазма и, словно по волшебству расставшись со всеми своими дурными предчувствиями, горел теперь желанием как можно скорее отправиться на реку Уэле. Бруно же показал себя отличным стрелком и явился с молодым оленем. Он тоже вернулся совершенно преображенным, я бы даже сказал, с изменившимся лицом, похоже, наконец-то радуясь, что дал уговорить себя в Сете и отправился вместе с нами. Луи проявил деликатность и вернулся с пустыми руками. Лоран воспользовался случаем, который улыбался ему целых два дня, и провел две ночи подряд с малышкой-фульбе, очень скучавшей в Котону. Дабы облегчить ему задачу, мы с Анной приняли приглашение школьного учителя и согласились совершить автомобильную прогулку в Абомею. На другой день мы даже доехали до самого Лагоса, что в британской части Нигерии. И не пожалели об этом. На обратном пути у нас стало одним другом больше. Остальные члены команды проводили время в борделях Котону и Порто-Ново. В общем, каждый получил от этой стоянки свое удовольствие, и все потом долго делились впечатлениями.

Накануне отплытия, когда все возвращались — кто с охоты, кто из борделя, а кто из Лагоса, Анна решила дать ужин в честь наших новообретенных друзей. Этот вечер прошел очень весело и запомнился по причинам самого разного свойства. Мало того, что сам ужин оказался просто отменным, его еще запивали таким количеством итальянского вина, что все присутствующие были довольны дальше некуда. Вообще-то в глубине души каждый из нас с восторгом предвкушал путешествие к берегам Уэле. И все мы так радовались, будто уже нашли наконец долгожданного Гибралтарского матроса. Никто уже более не сомневался в успехе предприятия — в конце ужина все, за исключением разве что Лорана да нас с ней, были в нем абсолютно уверены. Бруно пел по-сицилийски. Эпаминондас разглагольствовал про куду. Учитель — про Дагомею и ее славное прошлое. Луи — про свой новый скутер и про баснословно быстрое обогащение, ожидавшее его, когда он сможет перевозить между Абиджаном и Котону в десять раз больше бананов, чем сейчас. Лоран имел с Анной очень длинный разговор, из которого я не расслышал ни единого слова. Остальные же матросы, по мере того как ужин приближался к концу, со все возрастающей откровенностью делились друг с другом впечатлениями о своих подвигах в борделях Порто-Ново. Малышка-фульбе, сидевшая рядом со мной, рассказывала мне о своих странствиях, о Котону и однообразной жизни, на какую она обречена здесь. Короче, все одновременно говорили о том, что их больше всего занимало, и легко обходились без собеседников. Что бывает явлением столь же редким, сколь и приятным. Время от времени, стараясь восстановить единодушие, которое в любой момент грозило затрещать по всем швам, Луи со своим другом-учителем — правда, тот был слишком скромен, чтобы всерьез поверить, будто этот ужин и вправду устроен в их честь, — поднимали тосты то за не оцененного по достоинству Беханзина, то за Жеже по прозвищу Гибралтарский матрос, вынужденного скрываться на берегах Уэле из-за жестоких гонений со стороны придурков, возомнивших себя блюстителями нравов. Таковы были исполненные самых благих намерений искатели гибралтарских матросов. В конце ужина рассудок у большинства из нас уже слишком помутился от выпитого итальянского вина, чтобы различать достоинства двух главных героев вечера, так что, дабы упростить дело, мы в конце концов перестали называть их по именам и поднимали обобщенные тосты за горькую участь гонимой невинности. Она сидела напротив меня, и если я немного и страдал оттого, что был не рядом с нею, то все же достаточно примирился с такого рода огорчениями, чтобы стойко сносить их, не позволяя мешать мне веселиться вместе с остальными.

К двум часам ночи Луи внезапно поднялся из-за стола и поведал нам, что является автором двух скетчей — один про Гибралтарского матроса, а другой про Беханзина. Добавив, что не простит себе, если упустит такой прекрасный случай воздать по заслугам двум этим замечательным героям перед аудиторией, одновременно столь многочисленной, столь понимающей и столь благодарной, он предложил нам самим выбрать, какой из двух скетчей мы желали бы послушать. Единодушно высказались за Беханзина — надо полагать, всем хотелось поразвлечься и немного сменить тему.

Луи велел нам отодвинуть столы, чтобы освободить ему место для изображения сцены, которую он назвал «Договор 1890 года». Мы исполнили все, что он просил, и расселись кто где, образовав широкий круг. Она снова оказалась довольно-таки далеко от меня. Должно быть, сочла, что так будет лучше. Луи извинился и на некоторое время в сопровождении учителя исчез на палубе. Вернулся он в таком странном наряде, что все матросы сразу прыснули со смеху: на голове у него красовался бумажный шлем, напоминающий шапочку для купания — традиционный головной убор, пояснил он, абомейских правителей, — и сам он весь, с ног до головы, был закутан в какую-то белую хлопчатобумажную ткань — неизменное одеяние, также поведал нам он, все тех же самых великих царей. В руке он держал листок белой бумаги, который должен был служить ему договором 1890 года. Потом попросил нас прекратить смех. Это заняло достаточно много времени, но в конце концов ему все-таки удалось добиться тишины — с помощью Лорана и нас с ней.

Пантомима началась с долгого молчания, все это время Беханзин не спускал глаз с договора, который, судя по всему, только что подписал по принуждению совершив чудовищный поступок, чьего значения в тот момент еще не осознал. Достаточно продемонстрировав полное ошеломление, напрочь лишившее его дара речи, Беханзин наконец заговорил.

— Договор… — начал он. — А что это такое, договор? Что это значит, договор? Во-первых, что такое бумага? И потом, что значит, подписать? Они сунули мне в руки перо, они водили моей рукой. Давай-давай, подписывай, так они говорили. А что подписывать? Что я согласен на капитуляцию Дагомеи… Как бы не так! Просто они держали меня за руку, чтобы половчей перерезать глотку!

Растроганный до глубины души учитель пояснил нам причины сомнений Беханзина.

— Он ведь и понятия не имел, что такое договор, так как же он мог оценить, к чему это может привести? Это ведь долго и трудно — вбить себе в голову такие непривычные вещи.

— Мы — страна великих традиций, — продолжал тем временем Луи, — и знать не знали, что все это значит. Бумаги сроду не видывали, а уж чтоб подписать — это вообще потеха. А не подпишешь, мозги вышибем, вот что они мне сказали. И как же мне после этого подписывать, как мне им что-нибудь обещать, это же одна потеха, и только!

— И вот, невинный, как новорожденный младенец, — пояснил учитель, — Беханзин подписал свой смертный приговор.

Мы все уже достаточно выпили, чтобы не растрогаться участью Беханзина. Луи буквально зачаровал нас. Команда откровенно потешалась, но это мало тревожило двоих наших друзей. Анна тоже смеялась, закрыв лицо платочком, чтобы было не слишком заметно. Только одна малышка-фульбе, девушка Луи, даже не улыбнулась. Похоже, после детства, проведенного где-то на высокогорьях Атокары, она некоторое время пребывала в одном из борделей Котону. Во всяком случае, она напрочь позабыла про Лорана и теперь напропалую строила глазки нам с Эпаминондасом с трогательным усердием и при этом все время стараясь показать, что знает, как вести себя в приличном обществе. Должно быть, ей уже не впервой доводилось смотреть номера про трагическую судьбу Беханзина.