Книга Я - инопланетянин - Михаил Ахманов

– Чертовски хорошее объяснение! – Он подозрительно взглянул на меня и потянулся к рюкзаку. – Куда теперь?

На этом плоскогорье, заваленном щебнем и каменными глыбами, имелся лишь один ориентир – центральная зона эоита. Двигаясь вдоль трещины, мы отклонились на восток, и центр теперь лежал к западу от нас, а монастырь – вернее, место, где он находился, – прямо к югу, километрах в трех. «Успеем дойти до заката», – подумал я, высматривая подходящий путь среди камней и трещин. Голос Аме Пала все еще звучал в моих ушах, словно сигналы невидимого маяка.

Бу-бу-бу шу-шу-шу невсть… ту-ту-ту за-ссст-мо би-ти-ти…

В следующий час мы медленно пробирались вперед, стараясь держаться на открытых пространствах и избегать теснин и узких мест, куда не попадали солнечные лучи. Пейзаж менялся, делаясь все более мрачным и угрожающим; небо потемнело, ветер, неизменно дувший с севера, стал сильнее, длинные тени пролегли от камней и утесов, и там, где они наложились на провалы, скрывая их, двигаться было опасно. Мы шли без спешки, нащупывая путь ледорубами, и вой разыгравшегося ветра мешался с резким звоном металла о камень и скрипом щебенки под подошвами.

Дорога пошла вверх – видимо, перед нами был пологий холм, торчавший над плато метров на тридцать-со-рок. Передвигаться стало легче и труднее; с одной стороны, здесь не было трещин и высоких скал, с другой, косые лучи вечернего солнца не освещали северный склон. Пару минут я размышлял, стоит ли рисковать и подниматься на вершину, где, по моим соображениям, располагался монастырь, затем подумал, что утро вечера мудренее, и сделал знак остановиться. В конце концов, вечер и утро разделяла ночь, и я не собирался тратить ее зря.

С запада наш стан был прикрыт невысоким утесом, напоминавшим подкову, с ровной площадкой у его подножия; в центре площадки лежала плоская гранитная плита – будто стол, приготовленный для трапезы. Пока мы разбивали лагерь и ужинали, солнце скрылось за вершиной скалы. Сиад тут же растянулся на мелких камнях, закрыл глаза и засопел. Фэй погасила спиртовку, и теперь лишь тусклый лунный свет, проникший сквозь редеющее покрывало флера, падал на лица моих спутников. Они казались утомленными, хоть одолели мы не столь уж длинный путь; правда, поднялись на плоскогорье и половину дня блуждали среди каменного хаоса. Макбрайт, надув комбинезон, прилег на землю, Фэй вытащила гребешок и принялась расчесывать волосы. Я заметил, что она украдкой трогает ладонью то одну, то другую щеку, касается губ, подбородка, шеи, словно хочет убедиться, что ее черты не изменились, что кожа по-прежнему упруга и нет других морщин, помимо вызванных усталостью.

Женщина здесь как цветок под ветром времени; время безжалостно к ней, и это еще несправедливей смерти… Я знал и знаю мужчин, не уступивших течению лет, оставшихся мужчинами, не стариками, ибо их суть заключалась в таланте, мужестве, уме. Они продлевали себя в тысячелетиях подвигами, мыслями, свершениями… Но это – дорога мужчин, а с женщинами все иначе. Женщина есть красота, неувядающая и вечно юная, – но как сохранить на Земле живую красоту? Здесь полагают, что старость, смерть и тлен естественны, что все живое и прекрасное умрет и обратится в прах. Вот приговор земной науки, несовершенного творения философов! Правда же известна лишь молодым красивым женщинам: они уверены, что красота их не померкнет, стан не согнется, волосы не потеряют блеска и что морщины, дряхлость и полиартрит – лишь страшные бабушкины сказки. Sic volo![77]И в этом – истина.

Макбрайт задремал. Отложив гребешок, Фэй повернулась ко мне, приподняла вопросительно бровь, но я покачал головой и произнес на китайском:

– Пусть спит. Сегодня никаких дежурств. Я ваш бессменный часовой.

Она сложила руки на коленях, помолчала, затем ее взгляд обратился к вершине холма.

– Там, Арсен? – Да.

– Думаешь, там что-то есть?

– Не знаю, милая. Надеюсь.

Фэй помолчала, навивая на палец прядь распущенных волос. Лицо ее было задумчивым, грустным, и сейчас она казалась совсем не похожей на Ольгу. Другая женщина, другие мысли… Но я любил ее, а не свои воспоминания.

– Если ты что-то найдешь, Цзао-ван… найдешь в этом монастыре… если завтра все закончится… что мы будем делать?

– Повернем на восток и выйдем к индийской границе. Или к китайской, как повезет.

– К китайской нельзя. Если к китайской, меня… Она не закончила. Я кивнул.

– Понимаю. К китайской ты можешь выйти только в полном одиночестве, с ворохом раскрытых секретов.

Придвинувшись ближе, Фэй посмотрела мне в глаза.

Лунный свет играл в ее зрачках, серебристые рыбки скользили в темных озерах, то исчезая, то появляясь вновь.

– Я провалила задание, Цзао-ван, не выведала никаких секретов. Только один, но самый важный.

– Этот секрет мы оставим себе, родная. И не тревожься, к какой из границ мы выйдем. Главное, убраться из Анклава, а там…

Она улыбнулась.

– Ты ведь умеешь не только прыгать через трещины, Арсен? Не только с рюкзаками?

– Не только, – подтвердил я.

Ее глаза закрылись, серебристые рыбки юркнули на дно озер, где так уютно дремать до рассвета. Дремать и видеть сны про Уренир… Я глядел на нее и мечтал, как покажу ей все прекрасное, что есть в подлунном мире: игру и блеск полярного сияния, корону радуги над водопадом, мощь океанских вод у берегов Таити, дремучий амазонский лес, карельские скалы, дубовые рощи за околицей Девички и каменное кружево старинных храмов – в Бомбее и Венеции, в Мадриде, Лиме, Петербурге… Я унесу ее туда и, не выпуская из объятий, скажу: смотри, вот Уренир! Не весь, конечно, но малая его частица, которая существует на Земле, оазис красоты, подобный землям и дворцам моей далекой родины…

За сизой дымкою вдали

Горит закат,

Гляжу на горные хребты,

На водопад.

Летит он с облачных высот

Сквозь горный лес,

И кажется: то Млечный Путь

Упал с небес[78].

Сиад спал спокойно, Макбрайт ворочался и что-то бормотал, Фэй улыбалась во сне. Видимо, ей в самом деле снился Уренир – горы, лес и водопад в созвездьях радуг, подобный Млечному Пути.

Поднявшись, я замер на минуту, зондируя сферы земли и небес. Безлюдье, тишина, только посвистывает в скалах ветер… Ничего живого, кроме троих моих спутников; безмолвные камни, пыльные смерчи и где-то далеко – вуаль, почти на грани восприятия. В этой пустыне нам ничего не угрожало, кроме собственной глупости или неосторожности. Но, к счастью, все спящие мудры и осторожны. Лежат, не двигаются…

Я направился по склону. Вершина холма маячила передо мной пологим бугром, и мнилось, что через шаг-другой встанет над нею кровля с изогнутыми краями, затем появятся древние стены, врата, бегущая к ним тропинка, загоны для яков и коз, фигуры монахов… Иллюзия, мираж! Реальность ничем не отличалась от любого места на этом плоскогорье – сумрак, безлюдье, тишина да заунывный посвист ветра. И никаких руин… Там, наверху, была лишь неровная площадка, засыпанная камнями; мелкие обломки, ребристые и плоские, покрывали ее колючим ковром, и среди них торчала пара глыб побольше.