Книга Ночь на площади искусств - Виктор Шепило
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как вы себя чувствуете? — На непроницаемом лице японца прорезалось нечто, напоминающее сочувствие.
— Оставим это. Я хотел бы поблагодарить вас за участие и, конечно же, за ваш компьютер…
— Он размонтирован.
— Напрасно.
— Вы не знаете всего, — На лице Кураноскэ появилась диковатая гримаса, — Я его уничтожу. Там… Был один секрет, о нем, кроме меня, никто не знал. Один из блоков сохранил всю информацию. Я не удержался, открыл его. И что бы вы думали? В обозримом будущем самыми популярными и часто исполняемыми произведениями классического репертуара будут… Да-да, те самые хорошо вам знакомые марши.
— Что ж, это лишний раз доказывает, что усилия наши были напрасны. Глупо все было. Прощайте.
Ткаллер зашагал дальше. Уже у самого выхода его вновь настигла Клара:
— Александр, я с тобой.
— Мне кажется, мы договорились.
— Я очень беспокоюсь…
— Не стоит. Как мы имели возможность убедиться, — губы Ткаллера болезненно искривились, — человеческая психика вовсе не так уязвима, как некоторые думают.
— Куда ты?
— Я принял решение.
— Какое решение? Что за вздор?
— Клара, мы проиграли. И теперь мне хочется побыть одному.
— Тебе нельзя сейчас оставаться одному. Я вижу.
Ткаллер попытался пройти молча, но жена заслонила ему дорогу:
— Не знаю, что ты решил, но чувствую, что решение твое неверное. Ты ведь человек несамостоятельный, без стержня. Вспомни, мы читали, что в русской армии существовала награда — «За стойкость при поражении». Всю свою жизнь ты готовился к этой награде. С победой ты, неврастеник, просто бы не знал, что делать. «Победителей не судят» — а ты погружен в вечный самосуд. Опомнись! Прими же в конце концов с достоинством свой крест — свою награду!
Помнишь, когда я выразила сомнение по поводу твоей новой работы, ты мне сказал: «Но ты же будешь рядом?» А теперь мы, как никогда, должны держаться рядом. Притом обнявшись держаться. А ты один принимаешь какое-то решение. Ну какое ты решение можешь принять без меня? Ты без меня пропадешь. Запомни!
— Послушай и ты меня, — отвечал Ткаллер, — Да, я без стержня, да, я неврастеник и славянский кисель! Пусть! Но я один, без твоей помощи, никогда бы не запутал дело так, как оно запуталось теперь. Вылилось в бесовщину! Мы погубили дело своим враньем и поисками хитрых ходов. Конечно, вся вина на мне. И прежде всего потому, что я слушал тебя, моя милая Клара! А слушать не надо было! Так что, будь добра, оставь меня в покое хотя бы на несколько часов. Все!
После этих слов Ткаллер почти выбежал на площадь. На волю, на воздух.
Клара стояла неподвижно, глядя в одну точку. Затем негромко сказала:
— Я знаю, ты этого не сделаешь…
Ткаллер выбежал на площадь. Она продолжала жить своей особой жизнью — где-то еще танцевали, негромко спорили и даже пели. Однако веселье казалось Ткаллеру натужным, неестественным. Во всем чувствовалось неблагополучие. Ткаллер не мог понять, кто изменился — он или город. В лицах горожан директор пытался отыскать отзвуки недавно исполненных симфоний — и не находил. Взгляды были пустыми, равнодушными, затаившими страх. Да, страх! Как будто именно он теперь правил Городом вечного спокойствия. Ткаллер остановился возле зеркальной витрины, посмотрел внимательно — и его глаза были чужими. И в них на дне таился все тот же страх…
— Да нет, я, очевидно, болен, — Ткаллер продолжал бродить по площади. Никто его, казалось, не замечал и не останавливал.
Вдруг площадь мигом всколыхнулась, по ней пронеслась мощная волна человеческих голосов. Из главного входа «Элизиума» выбегали возбужденные люди с трубами, барабанами и трещотками, они образовывали круги — и Ткаллеру вдруг вспомнилось из детства: такие круги на грибных полянах называли «ведьмиными». Мэра заарканили и затащили в вихрь пляски. Он как мог вырывался, но не тут-то было.
— Что же это творится? Я боюсь! — визжал Мэр. Вскоре вся площадь прыгала, шумела, визжала. На Ткаллера накатило привычное чувство отвращения.
И тут прямо перед глазами вырос Режиссер.
— Господин директор! — радостно воскликнул он, — А я вас снова ищу. Зал веселится, а директор неожиданно исчез! Пришлось веселье перенести на площадь. Тут, знаете ли, размах побольше. А чего вы такой угрюмый? Надоели вам наши скачки? Прогуляемся, не упрямьтесь. Люблю наблюдать за людьми в минуты праздников.
Они шли рядом. Вокруг танцевали, кричали, свистели. Заметно было, что многие подбегали с желанием как-то польстить Режиссеру, сделать комплимент, оказать услугу — только бы заметил, похвалил, может быть, запомнил. Режиссер был доволен — едва ли не по-отечески кого-то трепал за ушко или гладил по голове. Ткаллер же абсолютно отчетливо чувствовал во всем этом фальшь и угрозу. Вроде бы внешне — карнавал, а по сути — заупокойная месса. Тут и там загорались зловещие костры. Рядом с ними вспыхивали споры, затевались шумные и отнюдь не шутливые перепалки.
Гендель Второй, пеликан и Карлик как обычно были окружены толпой. Гендель публично сжигал свое банджо, Карлик восторженно визжал при этом и прыгал во фраке вокруг огня.
— Все! Пора уматывать из этого городишка! — кричал публике Пауль Гендель, — Меня ждут великие дела!
— А где ты найдешь зал с пятью органами? — подначивал Карлик.
— Белый свет — лучший концертный зал! А дыхание ветров — лучший орган. Хочу ночевать в чистом поле и давать концерты за бобовую похлебку!
— Пауль! — взмолился Карлик, — Мне осточертели бобовые и чечевичные похлебки! Ты безумец!
— Чтобы родить что-то новое в искусстве, нужно заглянуть в безумие! — Гендель нежно прижал к себе своего друга, — Карл, пеликан, за мной!
— Но мне нужно вернуть фрак в контору проката!
— За мной!
Мария прощалась с художником:
— Признайся, ты ведь встречал его, Анатоля? Ведь ты нарисовал его таким похожим…
— Все мы похожи… — согласился художник, — На эту тему расскажу тебе притчу: художнику заказали написать Христа для частной часовни. Долго он искал натурщика с выразительным лицом. Наконец нашел. Работа ладилась, только с каждым сеансом лицо натурщика казалось все более знакомым. «Ну где же я вас мог видеть?» — «Как? Неужели не помните? — усмехается тот, — Вы же четыре года назад писали с меня Иуду».
— Нет! — Мария закрыла лицо руками, — Неправда! Сам выдумал, злодей!
— Это хорошо, что не поверила… Хорошо…
Художник нахлобучил Марии на голову свою черную шляпу и растворился в толпе.
А к Режиссеру все подбегали какие-то вертлявые услужливые типы, выражая желание исполнить малейшее приказание. Один из таких вынырнул чуть ли не из-под земли:
