Книга Найти шпиона - Данил Корецкий

В тихом уголке Старой Риги, на улице Элизабетес, в выполненном «под старину» ресторанчике «Толстый Петер» бывший сотрудник ЦРУ завершал поздний ужин рюмкой доброго портвейна. Он не боялся, что назавтра у него разболится голова или желудок, или повысится давление, или нарушится работа кишечника, или случится что-нибудь еще, ибо к своим пятидесяти восьми годам он не знал никаких проблем со здоровьем. Похоже, даже три года в советской тюрьме не пошли ему во вред: Вульф был подтянут, строен и гибок, и если зад его уже не вызывал в памяти образ шарика для пинг-понга, зато и не напоминал размерами глобус.

– Что-нибудь еще, Боб? – спросил через стол Вульф, зная, что за спиной в полумраке, рядом с чучелом стоящего на задних лапах огромного медведя, притаился чуткий официант, ожидающий любого сигнала – поднятой руки или поворота головы, чтобы немедленно выполнить очередное пожелание гостей.

Молодой человек, сидящий напротив, отрицательно покачал головой.

– Я сыт, как удав, – сказал он, откидываясь на высокую спинку нарочито грубого стула. – Оленина была явно лишней…

Старший сын Вульфа, защитивший этим летом диплом бакалавра журналистики в одном из университетов «Лиги плюща», был точной копией отца, если не считать некоторый избыток лоска и такой же дефицит спортивности. Когда они были рядом, Вульфа-старшего можно было принять за тренера по боксу, а Вульфа-младшего – за его не слишком усердного ученика.

– Так как его звали, этого типа? Не вспомнил? – спросил отец.

Сын снова покачал головой.

– Высокий, худой, в очках. Назвался Джонатаном, и все. Но он тебя знает. И хорошо отзывался…

Вульф хмыкнул.

– К вербовке принято готовиться. И производить на объект приятное впечатление. Это азбука оперативной работы. Наверняка наобещал золотые горы. И я вижу, что ты хотел заглотнуть наживку…

– Нет, я просто подумал…

Отец поморщился.

– Да знаю я, что ты подумал! Что ты попробуешь, выполнишь одно задание, и если тебе что-то не понравится, то быстренько выскочишь из игры… Так?

Сын провел рукой по кирпичной стене и зачем-то посмотрел на пальцы.

– Примерно так.

– Только он не сказал, что вход в Фирму стоит доллар, а выход – десять! У русских есть хорошая поговорка: «Дашь им палец – откусят всю руку!»

Боб кивнул.

– Но ты ведь вошел. И благополучно вышел.

– Да, мне повезло, – сказал Вульф-старший, рассматривая рюмку на свет. – Но вот насчет благополучия ты ошибаешься… Внешне все хорошо, да… Только внутри у меня что-то не в порядке. В душе ворочается какое-то беспокойство, я испытываю непонятный дискомфорт… Такое чувство, будто кто-то думает обо мне. И думает нехорошо. Вонзает иголки в мою куклу, как в том старом фильме, помнишь?… Я почти не спал этой ночью.

– Это жирная латышская кухня, папа, – сказал Боб. – Ну как можно жареное сало запивать кефиром? И этот жареный горох… Матушка бы сошла с ума, узнав, как ты здесь питаешься.

– Ерунда, – фыркнул Вульф-старший. – В советском лагере я впервые попробовал пе-ре-да-чу: сырое сало, присыпанное солью, и это было лучшее на свете угощение… Особенно с черным хлебом и луком.

– Значит, сама Рига так на тебя воздействует, – заключил сын. – Здесь, на Элизабетес и на Альберта, половина домов спроектирована отцом этого знаменитого советского режиссера, который «Броненосец Потемкин» снял…

– Эйзенштейн.

– Да. Эйзенштейн. Красные флаги, революция… И раньше эта улица знаешь как называлась? Улица Кирова. Советский дух здесь еще не выветрился, он тебя и угнетает…

– Ну, ты прямо как передовицу в «Вашингтон Пост» пишешь, – рассмеялся Вульф.

Он махнул пустой рюмкой, из полумрака сводчатого зала тут же выступил официант и осторожно наполнил рюмку тягучим, пахнущим черносливом «Черчиллем».

– Можно подумать, что ты примирился со своими врагами…

– Врагами? Нет, сынок, ты неправ. Я ни с кем не враждовал, я просто выполнял свою работу. И я ни на кого не держу зла. Это было бы просто глупо… Смотри сам: я работал против Советов, и Советы развалились, их больше нет, значит, я победил? А люди, которые меня арестовали в семьдесят втором… Ну, что… Они делали свою работу, а к сегодняшнему дню или умерли, или получают жалкие двести долларов в месяц, на которые не могут вставить хорошую пломбу или пройти медицинское обследование. Они влачат жалкое существование, у них нет зубов, сердце и печень в беспорядке… А я жив и здоров, как видишь…

Он отсалютовал сыну рюмкой и пригубил дорогой, выдержанный «порто».

– Конечно, я всю жизнь ходил по лезвию бритвы… И этот арест перечеркнул мою карьеру, да… Хотя звезд с неба я, наверное, не хватал. Но уцелел. И Фирма, отправляя на пенсию, купила мне небольшой консалтинговый бизнес, который позволил тебе закончить Гарвардский университет, а потом устроиться в хорошее издание с мировым именем. И сейчас, когда мой сын обживает свой первый корпункт в далекой холодной Прибалтике, я могу запросто приехать к нему, чтобы поужинать вместе, поговорить о жизни и дать совет – никогда не связываться с Фирмой… А заодно прочесть пару лекций в Балтийском социологическом университете, которые окупят дорогу туда и обратно… Неплохо, а?

Вульф подмигнул сыну и рассмеялся.

– Ну и с какой стати я буду злиться, скажи? Наоборот… Может быть, это они проклинают меня…

Он посерьезнел и тяжело вздохнул.

– Ты стал сентиментальным, – заметил Боб с едва заметной снисходительностью. – Может, хочешь попросить прощения у них? Покаяться, как немцы после Второй мировой? Назначить пособие начальнику своего лагеря?… Сейчас это модно. Говорю тебе как собственный корреспондент «Вашингтон Пост»…

Отец поставил рюмку на стол. Кажется, он не уловил шутливой нотки в вопросе. Или не захотел ее улавливать.

– Нет, сынок. Прощения ни у кого просить не буду. Хотя…

Вульф вздохнул, огляделся по сторонам, надул щеки и рассеянно похлопал себя по плоскому и твердому, как у легкоатлета, животу, словно человек, который немного перебрал калорий и чувствует это.

– Хотя есть один человек, которому я конкретно сломал судьбу…

– Кто такой?

– Да ладно, – Вульф махнул рукой. – Не я бы, так другой. Возможно, возраст сказывается, не знаю… Но мне до жути хочется еще раз побывать там. И в Москве. И в Мордовии, где я провел три года. Не самых худших три года в своей жизни…

– Неужели бывало хуже? – спросил сын.

– Нет. Хуже, пожалуй, не бывало, – усмехнулся Вульф-старший. Он кивнул официанту, и тот через минуту подал счет. – Но тогда я был моложе на тридцать лет. И все у меня было впереди: и освобождение, и вся жизнь…

Позже, когда такси уже мчало их по ночному городу к гостинице, Боб неожиданно спросил: