Книга Седьмой ключ - Елена Ткач

— Да, кстати, портрет… — торопилась Ветка. — Дядя Сережа… Ну, это отец нашей подруги Маши — мы о них вам уже говорили… Так вот, дядя Сережа обнаружил здесь, в деревне, потрясающей красоты портрет.

— Он в него просто влюбился! — поддакнул Алеша.

— Да! Причем, такой портрет — ему место в музее, а он в доме простой молочницы… Ой, я вас не обидела? — спохватилась Ветка: хозяйка ведь тоже была простой деревенской женщиной…

— Ну что ты, Веточка! Продолжай.

— И вот. Портрет из того дома потом исчез — Сережа к ним заходил, купить хотел… а портрета — и след простыл!

— Ага! — почему-то обрадовалась баба Тоня.

— Да. А потом Юрасик… ну, это мамин двоюродный брат — мы о нем…

— Я помню, помню, деточка! Продолжай…

— Так вот. Юрасик нашел портрет в заброшенном сарае возле того дома на берегу. Он его взял… Ну, понимаете, он подумал, что хозяина у этой вещи попросту нет, раз она в такой дыре бесхозная брошена. Он — хороший…

— Конечно! Конечно, Юрасик хороший! — с уверенностью согласилась Антонина Петровна. — И, по-мо-ему, он все правильно сделал. Я бы на его месте и не то еще оттуда бы утащила!

— Вот-вот… — довольная Ветка переглянулась с Алешей. — И Юрасик притащил портрет в наш дом. То есть, не наш, а Ксенин. И когда туда пришел Машкин папа… — она осеклась: рассказать кому бы то ни было о том, что случилось в тот страшный вечер, было попросту невозможно — так это было неправдоподобно.

— Я вижу, ты затрудняешься объяснить… — улыбнулась ей Антонина Петровна. — Это бывает, особенно в таких очень старых историях, корни которых тянутся глубоко в прошлое… По-моему, как раз с такой вот историей вы и столкнулись. Вижу, вы многое поняли, о многом догадываетесь, но кое-что для вас остается загадкой. И тянет, влечет вас ужасно… Так?

Оба радостно закивали в ответ.

— Лизанька, принеси-ка мне другие очки. В этих я только вязание вижу, — пояснила она. — А мне хочется видеть сейчас ваши лица. Спасибо, милая! — она взяла из лапок внучки новые очки, протерла их чистым клетчатым носовым платком, заодно утерла слегка запачканную щечку девочки и пригласила всех снова сесть к столу — пить чай. Благо, самовар уж кипел вовсю…

— А как же вы… — не удержалась Ветка, — как же вы в таких очках за окно-то глядели?

— Да мне не глядеть надо было.

— А почувствовать? — негромко спросил Алеша.

— Вот, вот… Почувствовать.

— Ну и как? Удалось?

— Боюсь, что да. Спета песенка… — она глубоко задумалась. — Так на чем я… а! Знаю я тоже не слишком много, хоть история эта в свое время сильно меня увлекла. Очень я ею интересовалась, пока не поняла, что этот интерес не для всех. Не каждого он впускает и не каждого выпустит!

— Как это? — удивилась Ветка.

— А так. Повредить человеку может. Любопытство-то до добра не ведет. Она таинственная — история эта. Очень! А прикасаться к тайне не всем дано. Шарахнуть может.

— Вот дядю Сережу и шарахнуло! — как бы про себя, еле слышно выговорил Алеша.

— Что? А, может быть… Но это уж ваш рассказ. А прежде — мой.

Она задумалась, глядя на отблески пламени, падавшие на пол из приоткрытой заслонки. Потом вздохнула, поднялась, поцеловала внучку, возившуюся с котом, и легонько подтолкнула к двери.

— Ну, ступай, Лизушка, ступай, с Богом. Ложись-ка, маленькая, я к тебе через полчасика загляну.

Лиза послушно покатилась по комнате и исчезла где-то в глубине избы. Было тихо. Только потрескивали сухие поленья в печке.

— Письма те я читала. Хоть и грех! Да… — Антонина Петровна снова вздохнула и подперла щеку ладонью — грустная сидела, поникшая. Только теперь стало заметно, как круглится ее спина, выгибаясь от затылка до поясницы под натянутой тканью платьица. — Поэтому все, что вам о Женни известно, и мне не новость.

— Но… Антонина Петровна, — осмелилась тихонько перебить ее Ветка, — мы не все письма читали. Они пропали… в пруду. Их туда порывом ветра смело.

— А! Значит, он постарался… — горько усмехнулась хозяйка, поджав губы и покачивая головой.

— Кто он? Мы ведь ничего, ну ничегошеньки не понимаем! Только догадываемся, что жил тут давным-давно какой-то ужасный человек. Колдун, может быть. Его портрет все время пытается нарисовать Машкин папа.

— Портрет… — повторила Антонина Петровна. Она теперь почти не слушала того, что ей говорили, — думала о чем-то своем. — Выходит, забрал-таки портрет он у Любы…

— Что? Что вы сказали? — переспросила Ветка, вся напрягшись в предвкушении нового поворота этой захватывающей и туманной истории. Бабушка Тоня явно знала об этом гораздо больше, чем соглашалась делиться…

— А? Да это я так, о своем. Думаю, с чего бы начать. Не так начнешь — и сбиться недолго… Да-а, пожалуй… пожалуй с нее, голубушки, и начну!

Она глубоко вздохнула, приоткрыла заслонку в печи и поворошила прогоравшие поленья короткой загнутой на конце кочергой.

— Сама она, Женни-то, умница да раскрасавица была. Из старинного рода. Уж не помню, не князей ли Одоевских побочная ветвь? Ну, расписывать ее я не буду — сами на портрете видали!

— Так на портрете и в самом деле она? Мы не ошиблись?

— Никак не ошиблись. Она. Моло-о-денькая была, когда замуж вышла. За Дурасова — владельца того имения, которое теперь по кусочкам рассыпается там, в поселке. Ох, беднота нынешняя! Ни на что у них денег нет — только бы грести под себя… Да. Сплошное ворье!

— Это вы о ком? — вежливо поинтересовался Алеша.

— Да, о ком же — о руководстве теперешнем! Что те — московские, что наши — главы Щелковского района. Эх, пострелять бы! — С озорной улыбкой вдруг выпалила она.

— Да что вы, Антонина Петровна! — не удержалась Ветка, никак не ожидавшая от этой тихой и мудрой женщины эдакой кровожадности.

Впрочем, говорила это Антонина Петровна вовсе беззлобно — скорей по привычке. Видно, это ее «пострелять» вырастало из дебрей времен, в которых ей довелось пожить, и лексикон той поры отложился в памяти, как модный тогда мотивчик, который можно вполголоса напевать, грустя о былом и слегка подтрунивая над собой — над собственной сентиментальностью, которая вроде бы и не с руки, ан живет, точит сердце, и от этого никуда не деться… Вот так же звучало в устах бабы Тони это страшное «пострелять» — она помнила это слово просто потому, что оно было созвучно дням ее молодости. А сама суть его была ей столь же чужда, как, скажем, современные джинсы или черный лак для ногтей…

— Так вот, значит, вышла она замуж, — продолжала бабушка, не обращая внимания на восклицание Ветки, — и видно, мужа своего не любила. Уважала, ценила — это да. Но любви не было. Он был старше. Намного! Был богат. А ее-то родные бедны. Голь перекатная! И обнищали… Еще дед ее, говорят, все деньги в пух проиграл. А отец… Вот она и… да! Попала в здешние края.