Книга Мусульманская Русь - Марик Лернер

— Ему плохо? — спросил Равиль, удивленный, что к человеку никто не подходит.

— Нет, это он так молится, — сплюнув, ответил извозчик. — Куда Аллах смотрит, мне не понять. Костел каждый день открыт, и вечно в нем торчат, а сегодня у них еще что-то торжественное. Ну как? — с гордостью спросил, как будто сам все это зрелище устроил для гостя.

— Впечатляет. Никогда раньше не видел.

— Вот и у нас в Твери эдакой глупости не водилось. А здесь я уж насмотрелся. На базар пойдешь — так там половина вот таких, и балакают вроде по-русски, а ничего не разберешь. Ну чисто в другую страну попал. Хорошо, хоть не в дерьмовый Китай.

— А что? — напрягся Равиль, вдруг сообразив, чего по дороге не видел ни разу. — Мечетей в Харбине вообще нет?

— Почему нет! — рассудительно сказал извозчик, понукая лошадь двигаться дальше. — Есть. В Нахаловке есть, на Пристани и в Старом городе. Еще на русском кладбище в пригороде. Хуаншан называется, прости меня Аллах за это непотребство. По-китайски значит «Желтые горы». Там раньше фанза была — так и осталось название. Всего, значит, четыре. А больше нет совсем. Кроме Старого города еще пригородные поселки имеются. Тоже Харбин считается. Есть Модягоу, там богатые купцы живут, Славянский городок, Алексеевка, Госпитальный городок, Корпусной городок, Саманный городок, Московские казармы, Сунгарийский городок и Затон. Это вообще уже нищета. Так ни одного честного не то что саклавита, даже суннитов нет. Церкви стоят, синагоги. Много, да кому надо их считать. — Он опять недовольно плюнул.

Да уж, сюрприз удался, думал Равиль, разглядывая прохожих и дома под продолжающийся рассказ про застройку города по утвержденным планам и наглое заселение Нахаловки и Затона приезжими из Руси и китайскими нелегалами. С открытием регулярного движения по железной дороге Харбин стал привлекать внимание дельцов самого разного толка, кинувшихся «делать деньги» на девственных просторах Маньчжурии.

Со всех концов страны набежали коммерсанты, подрядчики, биржевики, спекулянты, а также и простой люд — рабочие, ремесленники, лавочники, прислуга и т. п. Особенно быстро богатели люди, занимавшиеся подрядами на строительстве дороги и работавшие в лесообрабатывающей промышленности, торговле. Не всегда это кончалось хорошо. Нередки были случаи, когда зарвавшиеся деляги так же быстро теряли состояние, как и нажили. И над всей этой сворой постоянно нависали сразу несколько инстанций, стремящихся наложить тяжелую лапу на доходы.

— И тогда он написал донос, — увлеченно излагал извозчик перипетии местных интриг, — самому шейху аль-ислами в столицу, что навродя ему лесопилку открыть не дают, потому что правоверный, а здешние жители ненавидят его за исполнение святой обязанности пять раз в день молиться. А хазаки — тоже не дураки, сразу сообразили, чем пахнет. Не успело письмо дойти, как отгрохали за счет казны войскового атамана мечеть в Нахаловке и доложили по инстанции о своей замечательной заботе о духовных нуждах населения, без различия доходов и веры. — Фразу он произнес без запинки, как выученную наизусть. — Во Владимире подумали и отписали, что Вольное войско вправе распоряжаться своими угодьями, если не будет мешать честным саклавитам. Ну не дословно, но что-то вроде.

Так после этого сказано атаманом было: «Кто сор из избы выносит да напраслину возводит, тому нечего делать ни в Харбине, ни в Маньчжурии. Чтоб никто не смел покупать у ябеды ничего. А то и покупателю кисло станет». Бойкот называется. И не покупали, пока не разорился. А как сел в поезд, так уже под Читой зашли в поезд желтолампасники и, под гогот сибирских хазаков, что порядок охранять должны, разложили прямо на перроне и выпороли, у всего поезда на глазах. Потом жалуйся не жалуйся, никого не найдут. Все прекрасно поняли и в столицу больше не пишут. Лучше уж к Муравьеву с жалобой.

Аллея, по которой они ехали, была засажена яблонями. Во дворах обязательно много зелени и деревья множества пород. В палисадниках росли ягодные кусты и целые клумбы цветов. Астры, георгины, бальзамины, левкои, сирень. Были улицы березок, отдельно тополей, ореха и других. Тот, кто это планировал, имел вкус и старался ничего не делать по одному шаблону.

— Приехали, господин инженер, — сказал извозчик, останавливая пролетку. — Вот ваша будущая квартира.

Откуда он знает, что инженер? — удивился Равиль, вручая честно заработанный за поездку и озвучивание сплетен дирхем. Хотя да. Пристань. Здесь только из Управления селят, не далее как четверть часа назад он же и рассказывал.

— Премного благодарен, — воскликнул извозчик и поволок чемоданы в дом.

И это тоже Русь, оглядевшись по сторонам, подумал Равиль.

Из палисадника дома напротив выглядывали две девицы, причем одеты были совсем не по-русски. В цветастых блузках и без косынок на голове. Что местные хазачки вели себя достаточно свободно, не оглядываясь на грозные предписания из Владимира о чинном поведении лиц женского полу, он уже понял.

— Сосед новый, — не особо понижая голоса, сказала та, что повыше, и обе рассмеялись. Интересно будет потом познакомиться.

Март 1932 г.

Самолет плюхнулся на землю не самым лучшим образом. Вроде это называется «дать козла». Внутренности в очередной раз екнули и попытались вылезти наружу. Кто бы там ни сидел за штурвалом, лучше ему пройти курсы повышения квалификации. После страшной тряски от этой самой… турбулентности, выдуманной летчиками, чтобы оправдать свое неумение, еще и это. Я не выдал наружу все, чего еще не переварил, по одной простой причине — нечего. Нормально поесть не дали. Пришли добрые молодцы с усталыми глазами и в черных костюмах, показали бумагу о высылке из самого свободолюбивого и свободного на свете государства — Австрийской империи.

Кто они такие — спрашивать не стоило, в любой стране лица в подобных организациях одинаковые. Зашиваются, бедняги, защищая закон и порядок от разнообразнейших зловредных типов вроде меня. В другой обстановке они бы мне, обязательно под пиво, рассказали о своей тяжкой доле, и как дома почти не бывают. Вечно приходится отлавливать недовольных. Ты их ловишь, ловишь, а они, как плесень, снова и снова на пустом месте заводятся.

Я не особо удивился — чего-то в этом роде ожидал еще неделю назад, сразу после публикации статьи и красивых фотографий. Странно было, что сначала со мной еще беседы проводили на тему правильного освещения событий. Ага. Разбежался я предъявлять свои писания в пресс-службу. Где это видано? Пусть в своих газетах вычеркивают, что им не нравится, а мне голову не морочат. Обязательно теперь поплачусь читателям даже в США, как зажимают прессу и лишают мир честной информации.

Занимательно, что еще и в нашем посольстве намеки делали и изображали большие глаза по поводу обиды канцлера и его окружения на русских. При чем тут вообще русские? Или не делайте открыто гадостей, или не обижайтесь, когда о них сообщают. Вот, положа руку на сердце, про меня в свое время могли нечто подобное написать? Еще как! И между прочим, и писали англичане, хотя и не лично про меня, а про работу Ярославской добровольческой бригады в ущелье между Чечней и Грузией… Ой, мама дорогая, уже забыл, как оно называлось. Короче, плевать хотели мы в тот момент на всяких писак, считая себя правыми, но фотографироваться на фоне сожженного аула — это ненормально. Таким не гордятся, и потомкам любоваться на трупы ни к чему.