Книга Петля - Аркадий Адамов

— Почему же дурачки?

— Потому, почему я не женился. Вот батя мой говорит знаешь как? Он у меня в колхозе работает. Это уж я с братаном на шахту подался. Так вот, батя и говорит: «Гляди, сын. Жену выбирать, что раньше лошадь. Дело ответственное и на всю жизнь. Никак ошибиться нельзя. Пропадешь».

Я качаю головой.

— Смотри с такой философией бобылем не останься. Все так и будешь примерять да отмеривать.

Странно как-то перемешались в Викторе замшелые, старокрестьянские черты с новыми, городскими, рабочими.

— Что ты! Мне никак бобылем нельзя. У меня знаешь какой план? Трех ребят иметь! Это вроде как техминимум. Можно и больше. Так что я долго примеряться не буду. Но хозяйка мне нужна на все сто, — он счастливо смеется. — Вот фото в газете будет, тогда и поглядим. Ребята мне так и пишут: «Готовься, Витек, округляй физию, загорай, чтобы в полной форме в газете получиться. И желудок луди, обмывать это дело будем, как приедешь». — Виктор неожиданно вздыхает. — Вот, понимаешь, дружат ведь черти, а не уважают.

— Как так — не уважают?

— А так. Вот, к примеру, никуда не выбирают. Незрелый, говорят. Каким-то, понимаешь, физоргом сделали.

— А тебе чего надо?

— Ну вот ты сам посуди, — Виктор вскакивает с кресла и снова начинает разгуливать по комнате. — У нас в бригаде два депутата горсовета, так? Делегат на областную конференцию, и еще один делегат… забыл куда. Еще. Член бюро горкома комсомола. Член шахткома. Ты чуешь, какой состав? Красное знамя держим.

— Вот и гордись.

— А я и горжусь. Но мне ж этого мало. Я, брат, впереди тоже хочу быть. А вот ходу не дают. — Виктор энергично потирает руки. — Ладно. Я им еще спину покажу. Сами меня в президиум выбирать будут, — он победоносно мне подмигивает. — Увидишь. Следи за прессой.

— Ладно, будущий вождь, — говорю я, — давай ложиться. Вон часто который.

На этот раз свет мы гасим одновременно.

Я с наслаждением вытягиваюсь под легким одеялом, но заснуть быстро не удается. С завистью прислушиваюсь я к сладкому посапыванию Виктора. Он уснул, как только положил голову на подушку. Впервые за четыре дня совместной жизни мы с ним так разговорились, и впервые мне так открылся этот парень. Да, я думаю, еще не скоро его выберут депутатом или делегатом, хотя парень он в общем-то неплохой. И знают его там, на шахте, как облупленного.

А вот в Павле я только начинаю разбираться, даже не разбираться, а только знакомиться с ним. Интересно, почему он тогда связался со шпаной? Хотел порисоваться перед Верой? Самый, казалось бы, естественный вывод. Но что-то мне мешает его сделать. Может быть, сама Вера? А если это была не рисовка, то что же? Как он легко подошел к тем ребятам. И та песня… И его слова насчет тюрьмы… Нет, что там ни говорите, а интересный эпизод рассказал мне Виктор. Неужели этот Павел — портной, дамский портной? Что-то тут не вяжется. А Веры все равно нет. Вера убита. Этим любителем душевных песен и знатоком тюрьмы? Нет Веры…

Я беспокойно ворочаюсь и не могу уснуть. Это не первая такая ночь. Хоть снотворное принимай.

И все-таки он приходит в конце концов, тяжелый сон, но, к счастью, без всяких сновидений.

Утром мы с Виктором делаем зарядку.

— Эх, без тебя бы нипочем не делал! — признается он. — Уж больно лень.

А тут мы даже возимся с ним в узком пространстве между кроватями. Виктор парень крепкий, и с ним не просто сладить. И мы добросовестно пыхтим минут десять. А потом с наслаждением плещемся под краном.

После завтрака меня ждут всякие неприятности по медицинской линии. Во-первых, выясняется, что завтра утром у меня должны взять на анализ желудочный сок, для чего, оказывается, надо глотать какую-то кишку. Кроме того, мне предстоит сдать кучу других анализов.

Нет, отсюда надо удирать как можно быстрее. Пока цел. Вот завтра Дагир все узнает о Павле, и завтра же меня тут не будет. Но для этого уже сегодня мне надо связаться с Москвой.

Придя к такому выводу, я после завтрака отправляюсь не на электрофорез, как мне предписано, а в город.

Не спеша миновав несколько тихих, затененных густыми деревьями улиц курортной зоны, я попадаю на суетливые, шумные, набитые магазинами и учреждениями улицы деловой части города и вскоре, после беглых расспросов, добираюсь до двухэтажного здания городского отдела внутренних дел.

Я знакомлюсь с дежурным, который обо мне знает и на случай моего звонка или прихода уже проинструктирован.

Руководства отдела на месте не оказывается, так что представляться мне некому. Дагира тоже в отделе нет. Ответив на мои вопросы, дежурный в свою очередь вежливо осведомляется, никак не выражая своего отношения к затронутому вопросу:

— Вы, кажется, не должны были к нам приходить?

— Это мы вначале так решили, — отвечаю я. — Не знали, с какой обстановкой столкнемся. Но теперь все стало ясно. Интересующий меня человек в вашем городе не живет. А пришел я вот зачем. Нужна Москва.

И даю номер телефона Кузьмича.

А через несколько минут я уже слышу в трубке его знакомый, сиплый голос.

Сколько уже раз и откуда только, из каких только городов не слышал я в трудные и счастливые минуты этот знакомый, спокойный голос. Он мне выговаривал и ободрял, порой мне здорово доставалось, порой я только успевал сказать «слушаюсь», получая короткий приказ. И уж совсем редко у нас случались обычные разговоры обо всем. Но случались. Кузьмич понимал, что мне порой необходимо хлебнуть порцию кислорода. Но сейчас… Как говорить мне с ним сейчас?

Я в двух словах докладываю Кузьмичу ситуацию, прошу отозвать меня подходящей телеграммой из санатория и разрешить лететь в город, где проживает этот Павел.

— Какой город-то? — сдержанно осведомляется Кузьмич.

— К завтрашнему дню уточним. Сообщу отдельно. Вылет туда разрешите?

— А кому еще прикажешь лететь? Сам вот и лети.

— Как там Откаленко? — через силу спрашиваю я. — Перед моим отъездом он уже шевелил пальцами.

Кузьмич хмыкает в трубку.

— Ему сейчас мозгами надо шевелить, а не пальцами. Пальцы, слава богу, в порядке. А вот…

— Так он вернется к нам?! — бестактно перебиваю я. — Как вы думаете? Возьмете его?

— С нашей стороны возражений нет. Как пожелает.

— Что за вопрос! Конечно, пожелает!

— Тогда все. Что У тебя еще?

— Мои вам звонили? — поколебавшись, все же спрашиваю я.

— А как же! И еще начальник мне тот звонил, из министерства, как его?..

— Меншутин?

— Во-во. Он самый. — Кузьмич неожиданно усмехается. — Жаловался на тебя. Помощь общественности не принимаешь. Не опираешься. И, оказывается, вообще не умеешь работать. Заменить тебя требовал.