Книга Планета райского блаженства - Гарри Гаррисон

В последующие недели он еще не раз покидал гостиницу вместе с Эделью. Они обошли городскую систему водоснабжения, наведались на электростанцию, посетили Музей науки. Там, в Электронном зале, девушка набралась смелости и произнесла:

– Дэв, скажи, я тебе хоть чуточку нравлюсь?

Из-за рева могучего генератора зажигания он не сразу понял вопрос. А потом улыбнулся.

– Эдель, конечно, нравишься. Ты очень неплохой слесарь для самоучки.

– Да не об этом речь, – насупилась она. – Я кажусь тебе привлекательной или нет?

С этими словами Эдель подалась вперед, большие синие глаза близко-близко, от длинных волос исходит слабый аромат. Все это почему-то здорово взволновало Дэва.

– Да… кажешься. Ты гораздо красивее большинства девушек, и ты очень добрая. Но на свете есть вещи куда поважнее, и это необходимо понимать. К примеру, я даже не представляю себе, как выглядит твоя генетическая карта. А еще пи-Аш-фактор…

Пока он говорил, Эдель подступила еще ближе, и вот ее волосы нежно коснулись его щеки. Веки у нее были полуопущены, влажные губы разомкнуты. Она заговорила так тихо, что Дэву едва удавалось разбирать слова.

– Но разве нет других вещей, которые еще важнее, чем гены… чем пи-Аш-фактор?

Тут их губы соприкоснулись, и нервный импульс, вызванный этим контактом, парализовал Дэва, но одновременно и вознес его на небеса, подвесил в космическом пространстве. Пришлось собрать жалкие остатки сил, чтобы оттолкнуть стройную девичью фигурку.

Но то, что он пытался сказать, никак не желало облекаться в слова. Поэтому он просто сбежал от ее нежных губ, вырвался из этой мягкой, но беспощадной ловушки, способной пленить мужчину навсегда.

Потом он не выходил из номера и не отвечал на звонки. За все эти дни у него побывал только один посетитель, тот самый толстяк. Дэв долго не отвечал на стук в дверь, но наконец открыл и услышал знакомый голос. Мизарец прошаркал в комнату и обессиленно плюхнулся в глубокое кресло.

Слово «толстяк» к нему теперь нисколько не подходило, перед Дэвом сидел трясущийся доходяга с ввалившимися глазами. Тем не менее его лицо не покидала счастливая улыбка.

– Вы что, больны? – спросил молодой человек. – Я могу чем-нибудь помочь?

– Не волнуйтесь, мой мальчик, – вяло отмахнулся гость. – Я вполне здоров. Если на то пошло, здоровее, чем сейчас, я еще никогда не был. А к вам просто зашел попрощаться. Вы-то вроде еще на неделю остаетесь?

– Да, через неделю прибудет корабль, и я обязательно улечу на нем.

Собственные слова почему-то вызвали у Дэва странную тоску. И это вместо закономерной радости по поводу скорейшего возвращения домой!

Отощавший мизарец какое-то время провел у Дэва за разговором о пустяках, потом глянул на часы.

– Мне пора, – сказал он, вставая. – Не хотелось бы опоздать на свидание.

Они обменялись последними рукопожатиями, и худой медленно зашаркал прочь. Дэв не желал думать о нем, поэтому, чтобы отвлечься, заказал еду в номер, хотя для обеда было рановато. Надо бы пожаловаться обслуге на вчерашний пережаренный стейк, ему-то по вкусу, наоборот, недожаренный. Через несколько минут по трубе прибыла пища – надо признать, на этот раз приготовленная гораздо лучше. Когда Дэв ел, его взгляд упал на скопившуюся в углу пыльную груду рационов для спасательных шлюпок; пришлось еще и бороться с угрызениями совести.

– Да не стал бы я есть туземное, – сказал он себе вслух, – если бы в этих концентратах и впрямь содержалось все необходимое для нормальной жизнедеятельности. Слишком многих важных элементов недостает. Вот вернусь домой, буду питаться качественной синтетикой, а до тех пор придется потерпеть. И пищемания тут совершенно ни при чем. Питьефилия тоже, – добавил он, осушив бутылку холодного пива.

И вот наступил последний день из этих шести недель. Шаттл отправлялся в 16:50, и Дэв решил покинуть гостиницу в 14:00, чтобы ни в коем случае не опоздать. Когда он отворил дверь, за порогом стояла Эдель.

– Пришла пожелать счастливого пути, – сказала она. – И прощения попросить за то, что рассердила тебя.

– Ты о чем? Я тогда вовсе не рассердился.

Он старался не замечать двух слезинок, что набухали в уголках ее глаз. Хотел пожать ей руку, потянулся… Эдель приняла его кисть, и тут снова включился искрящийся магнетизм ее кожи, бросил их друг к другу. И Дэв обнял девушку, и губы их жарко сомкнулись, тела слились…

И тогда он сделал то, труднее чего никогда в жизни не делал, – отстранил ее. Эдель сразу поникла, она не пыталась удержать Дэва. А тому собственный голос показался незнакомым.

– Эдель, это нехорошо. Ты мне нравишься, даже очень, но в твоем присутствии у меня не бывает ясности ума. А ведь ум – это единственное, что отличает человека от животного. Я должен вернуться на родину. Там моя жизнь, моя работа… Так будет лучше для нас обоих, гораздо лучше, и когда-нибудь ты это поймешь.

Он едва не бегом добрался до лифта. Заплаканное лицо так и стояло перед глазами, и лишь усилием воли Дэв заменил его на спасительное дифференциальное уравнение. Но все равно прекрасные черты проглядывали сквозь цифры и символы, как прутья тюремной решетки.

И словно мало было этой неприятности, он едва не опоздал в аэропорт. На его пути оказалась похоронная процессия, длинная колонна плачущих женщин в черном. Некоторые показались знакомыми – а когда Дэв поравнялся с катафалком, он понял, в чем дело. Этих девиц он видел в обществе мизарца, теперь же тот лежал в пластмассовом гробу. На лице покойника застыла улыбка, и молодой человек со страхом поймал себя на том, что нисколько не удивлен. Причину смерти знакомого он выяснять не стал, а поспешил к поджидающему шаттлу.

Путешествие на Автоматику-17 не баловало интересными событиями. В корабельной библиотеке нашлись свежайшие книги на технические темы, но чтение почему-то быстро утомляло. Однообразные дни неохотно сменяли друг друга, и молодой человек приободрился, лишь когда до прилета остались считаные часы. А становясь на плиту высадки, он с трепетом предвкушал долгожданную встречу с родиной, с друзьями, с любимыми техническими устройствами, – все это, конечно же, вытеснит из сердца непонятную тоску по Сильвейну.

Однако никто не поджидал выходящего из шаттла Дэва. Он переборол легкое разочарование; увидев настенные часы, сообразил, что сейчас середина второй смены – да кто же в такое время бросит рабочее место и помчится в космопорт? Это не глушь вроде Сильвейна, а очаг высокотехнологичной цивилизации. И Дэв, плоть от плоти своего прогрессивного мира, теперь наконец дома.

Он расправил плечи и направился по стальному коридору в жилую секцию.

И пока он шел, его одолевали непрошеные мысли – только успевай прогонять. Экспериментально доказано, что лучше всех цветов расслабляет тускло-коричневый, он наиболее удобен для глаз. Но стоит ли по этой причине все кругом красить тускло-коричневым? Лезет же в голову всякая ересь, стыдись, Дэв! А почему пол такой жесткий? По ковру шагать было бы приятней… Особенно по зеленому, как трава в солнечный день…