Книга Право на возвращение - Леон де Винтер

— Римляне выдрали нас отсюда с корнями, когда мы захотели отобрать у них свой Храм и защитить от них свой клочок земли. Мы годами рассказывали детям героические эпосы о Массаде. А на самом деле это было всего-навсего массовое самоубийство в знак протеста против победы римлян! Господи, Массада оказалась вовсе не героическим эпосом, а историей поражения! А наша религия, которая соткана была из святого для нас клочка земли, истории исхода из Египта и завоевания Ханаана по соизволению Господа нашего, Акадош баруху?[91]Древние евреи готовы были за это умирать. Но вот что случилось: римляне уничтожили нашу религию. И мы ушли в диаспору, в новую религию: без страны, без Храма. А потом мы, народ без страны, вернулись на этот древний клочок земли, и они нас ненавидят. Но мы могли бы точно так же жить, где угодно, — в Канаде, Америке, Австралии…

— Ты пропустил историю Шоа,[92]— напомнил Брам.

— Из-за Шоа ситуация усложнилась еще больше. Сперва мир ненавидел нас за то, что у нас не было страны; теперь они ненавидят нас за то, что у нас появилась страна. А еще они ненавидят нас за то, что из-за Шоа им пришлось испытать по отношению к нам чувство вины. Чувство вины — что за абсурд! Европейцы просто мечтали от нас избавиться. Я думаю, они с тысяча девятьсот сорок восьмого года надеются, что арабы завершат работу.

— Работу?

— Шоа.

— Зачем тогда ты сидишь здесь? — спросил Брам.

— Из упрямства. И еще — я надеюсь на чудо.

— На чудо?

— Может быть, мы отыщем средство, чтобы удалить их отсюда.

— Боже мой… — Брам с ужасом посмотрел на него, вдруг поняв, что Балин имеет в виду.

— Казахстан, — прервал сам себя Балин, не глядя на Брама.

— Нам надо заключить с ними мир.

— С Казахстаном?

— С палестинцами.

— Они на это не пойдут. Им это не нужно. Они думают, что время работает на них. В чем-то они правы. А может — не правы.

— Как мы это организуем, с Казахстаном? — спросил Брам.

— Поедешь через Китай. В Китае пройдешь начальный курс чтения Корана — ты вообще-то к языкам способен?

— Когда-то давно был способен. Я постараюсь.

— Достаточно хоть чуть-чуть уметь читать. Получишь голландский паспорт. И денег столько, сколько понадобится.

— А как с моим отцом?..

— О нем мы позаботимся.

— Хорошо, — сказал Брам. — И вот еще что…

Балин перебил его:

— Ты будешь там совсем один, Ави. У тебя не будет никакой поддержки. И никто не будет вытаскивать тебя из этого дерьма.

— Ицхак, — спросил Брам. — Зачем тебе понадобились эти игры? У тебя ведь была полная информация о Френкеле, о моем отце, о Яапе де Фрисе и Исраилове. Твои люди могли за пару часов сделать то, что сделал Пейсман. Почему ты мне об этом не сказал?

Глядя ему в глаза, Балин поднял брови и покачал головой:

— Откуда ты это взял?

— Ты так ловко нас провел. Ты уже обо всем знал, когда пришел к нам в «Банк». Но хотел, чтобы мы сами все нашли, правда? Ты знал, что я сам приду. Дело идет о моем малыше. О моем сыне.

Балин смотрел на красную карту, расстеленную на его столе.

— Почему? — повторил Брам.

Балин шмыгнул носом, облизал губы и посмотрел на Брама.

— Почему? — Он поднялся с места, обогнул стол, и Брам пошел за ним к двери и спросил на ходу:

— А что бы ты делал, если б мы ничего не нашли? Остановившись у двери, Балин оглянулся:

— Наверное, ничего. Я бы ничего не сказал.

— Рискуя тем, что ситуация вроде той, с Яапом де Фрисом, может повториться?

— У нас есть твоя ДНК. Мы бы его так и так отследили.

— После того, как его разорвало бы в клочья.

Балин опустил глаза и уставился на башмаки Брама.

— У меня есть для тебя еще кое-что, — сказал он. — Двенадцать лет назад, декабрь две тысячи двенадцатого года. — Теперь он смотрел Браму прямо в глаза. — Я случайно нашел старые мэйлы: из Америки запрашивали информацию о тебе в связи со смертью некоего О'Коннора.

— О'Коннора? — повторил Брам.

— Джона О'Коннора. Никогда о таком не слышал? Известный властям педофил, чья гибель пришлась как раз на те несколько дней, что ты провел в Америке. В доме О'Коннора нашли следы башмаков, купленных тобою в «Саксе».

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Дело было закрыто. Им не хотелось с тобой начинаться. Вряд ли удалось бы найти присяжных, которые осудили бы тебя за убийство этого чудовища.

— Почему ты не рассказал мне о том, что знал? — спросил Брам.

Балин снова шмыгнул носом:

— Почему? Я не мог бы попросить тебя об этом. О совершенно безнадежном деле. О безумном деле. Двое детей, пропавших много лет назад, внуков идн, которые давным-давно работали вместе. Совершенно абсурдная история. И из-за нее просить кого-то отправиться в исламский халифат, в район, разрушенный землетрясением? Ты должен был сам попросить меня об этом. Только так.

Столица халифата

Через шесть месяцев

Октябрь 2024

На Площади халифата в центре разрушенного города слепой мальчик схватил его за край джеллабы.[93]Брам кинул монетку в пластиковую мисочку, и тотчас ручонки потянулись к его одежде и вцепились в нее. Браму нетрудно было бы освободиться, чтобы идти дальше, вряд ли маленький попрошайка был сильным, но он остался стоять, глядя вниз, на немытую голову, грязную повязку на глазах, черные пальцы.

Мальчик сидел, подстелив под себя картонку, скрестив ноги, обутые в изношенные сандалии; перед ним стояла пластиковая мисочка с монетками. Грязные лохмотья едва прикрывали тело. Чего хотел от него этот ребенок? Откуда он знал, что именно Брам каждый день дает ему монету? По запаху?

Брам стоял, ожидая, что мальчик отпустит его или что-то скажет, впрочем, он все равно ничего бы не понял. Но тот молчал. И Брам стоял посреди площади, между аккуратных песчаных холмов, под которыми были погребены развалины.

Каждый вечер на Площади халифата он давал монетку слепому мальчику с завязанными красной тряпкой глазами, чей возраст так и не смог определить. Ребенок сидел у памятника без вести пропавшим, две недели Брам проходил здесь каждый день и, выбрав почему-то именно этого нищего, всякий раз давал ему денег, чтобы он мог купить хлеба. В столице полно было бездомных детей. «Надзирающий», помогавший Браму освоиться, рассказал ему, что существуют специальные центры, где их кормят и дают ночлег, но детей было так много, что городской совет ежевечерне поручал их заботам щедрых верующих.